И бабы красиво поют, — поддержал меня управляющий. А затем, без перехода, спросил:

— Что, барин, совсем всё плохо?

Я сразу понял, о чем он, и решил ответить. Тем более я знал, что мужик он надежный, зря болтать не будет, а выговориться мне хотелось просто безбожно!

— Плохо! — кивнул я, отламывая соломинку и беря ее зубами. Мне нужна была пауза, за последние полтора месяца со дня моей свадьбы много всего случилось, так что я даже не знал, с чего начать. Но Прохор мне помог, спросив:

— Как жена, привыкает помаленьку?

Я усмехнулся, поняв, что все эти полтора месяца можно уместить в один лишь жест, и покачал головой.

— Да ну! — неподдельно удивился он. — А я думал, от зависти бабы брешут. — И тут же смутился, поняв, что случайно проговорился о том, что обсуждает с кем-то жизнь своего барина. Поэтому поспешил оправдаться. — Да я это просто слышал! Сам-то я что? Я ничего! Я только слушаю да запоминаю.

А тут мне стало интересно на себя со стороны посмотреть. Поэтому усмехнулся и попросил:

— Расскажи!

- Что? – удивился Прохор.

- О чем бабы болтают, - улыбнулся я, чувствуя, что меня охватывает странный азарт и даже усталость, вроде уходит.

Управляющий внимательно на меня посмотрел, как бы проверяя, в каком настроении я пребываю, и не прилетит ли ему за его откровения. Расслабленно вздохнул и, изредка косясь на меня, начал свой рассказ:

- Ваше сиятельство! Ну, бабы они на то и бабы, чтобы всякую ерунду болтать! Ну и вот, сказывают они, что супружница ваша ну, что ни на есть, ведьма! Прости господи ее душу! – тут Прохор перекрестился. – Что злая она, ну аки черт в юбке! Прости господи, ее душу! – управляющий опять перекрестился.

Тут я не выдержал:

- Прохор! Если ты будешь после каждой фразы каяться и креститься, то мы так и до утра не доберемся до конца твоего рассказа!

- Понял, барин! Премного извиняюсь! Ну, так вот, говорят бабы, что, когда она их вызвала, когда вы только приехали, она хотела выбрать себе прислугу в дом, да личную горничную. Так женка ваша так на них зло зыркнула, что они с испугу на ее вопрос, кто и что умеет по дому делать, сказали, что ничего не умеют! Так барыня потом на них так кричала, так кричала!

Я поморщился. Этот первый, но отнюдь не последний скандал я прекрасно запомнил! Тогда дом огласился истошными воплями Авроры, на чем свет стоит костерившей приглашенных из деревни женщин. Тогда еще я поспешил к своему отцу, чтобы успокоить его. Ведь он, никогда не слышавший в своем доме женского крика, невесть, что мог подумать! Тогда же он мне и рассказал, как принимал ванну в своей собственной комнате, сидя в дубовой бочке, наполненной горячей водой с ароматными травами, когда к нему без стука, широко распахнув дверь, ворвалась молодая женщина и с порога учинила скандал! Правда, предварительно оглушив моего отца истошным визгом, а затем принялась кричать, что не позволит в своем доме эдакого разврата!

Мой отец, конечно же, опешил от такой наглости и, забыв, что он нагой, начал вставать из воды. Аврора, увидав это, расширила глаза и снова завизжала, выскочив из спальни отца, словно пробка. В коридоре она наткнулась на меня, спешившего на ее крик в отцовской комнате. И тут же попыталась устроить разнос уже мне за то, что какой-то старик имел наглость... и все в таком роде. После услышанного я почувствовал, как кровь приливает к моему лицу и в груди образуется тугой комок дикой злости.

Затолкав женушку в первую попавшуюся свободную комнату, я прошипел ей в лицо:

— Дорогая, ты забываешься! В этом доме живут другие люди, к которым ты не имеешь права врываться без стука. Да что там, без приглашения! Тебе приготовили комнату, но ты не соизволила, чтобы тебя в нее проводили! А посмела ворваться в спальню к моему больному отцу, между прочим, хозяину этого имения, и оскорбить его в собственном доме! Подобного неуважения я не потерплю! — прошипел я во вмиг побледневшее лицо «любимой» женушки.