Когда я остался в одних трусах, врач спросил:

– А пижаму вы с собой не взяли?

– Э-э… нет.

– Медсестра при записи вас не предупредила?

– Нет, ничего не сказала.

– Процедура продлится с полчаса, а лежать придется на холодном. В пижаме удобнее, я всегда рекомендую пациентам…

– …

– У нас тут есть несколько пижам – если хотите, можете воспользоваться.

Он указал на плетеную корзину, в которой, как в общей могиле, покоились тряпичные останки – мне предлагалось подобрать себе из них наряд к лицу. Какая дичь! Не лягу же я на МРТ в полосатой пижаме! А вдруг это пижамы ныне покойных пациентов? Однако следовало поторопиться – терпение доктора явно подходило к концу. Что ж, я остановил выбор на наименее дурацком варианте – пижаме голубого, бледно-бледно голубого цвета. Почти что белого… И лег в ней на стол. Надо признать, пижама пригодилась – поверхность была ледяной. Медицина шагала вперед семимильными шагами, но об удобстве пациентов не задумывалась. Лежа на спине, я медленно покатился вперед и заехал в большую трубу. Чувство было на редкость неприятное. Будто в какой-то помеси лифта, самолета и материнской утробы.

– Сейчас приступим. Помните – я вас слышу, если что не так, говорите!

– Что именно не так?

– Ну мало ли… в общем, я тут.

Каждый раз, как этот эскулап открывал рот, у меня создавалось впечатление, что он что-то от меня скрывает, что-то знает и не хочет разглашать. Это началось еще вчера, с упоминания о пятнышке. И как я мог при таких зловещих признаках весь день сохранять надежду!

– Вы слышите меня?

– Да-да… как будто…

По правде говоря, я слышал еле-еле. Аппарат ужасно гудел. Кого-то, может, это убаюкивало, кто-то, может, засыпал, но только не я. Меня душила тревога. Я старался сдержать ее, дышать нормально, но получалось плохо и недолго. Минута – и опять захлестывала паника. Изматывающая синусоида, американские горки. Интересно, всех пациентов бросает вот так то в жар, то в холод? И уж точно все мучаются одиночеством. Есть кто-то рядом или нет, ты все равно один на один с болезнью, и свет сходится клином на твоей несчастной плоти. Альбер Коэн сказал: “Человек одинок, никому ни до кого нет дела, наши страдания – необитаемый остров”. Я плохо запоминаю цитаты, но эти слова когда-то врезались мне в память и теперь ожили и ошеломили – настолько они были точны и созвучны тому, что со мной творилось. Процедура продолжалась, я уже не видел никого вокруг. Пижама – знак крайнего убожества. Это одежда каторжника, раба, отверженного. Чего стоят все мои жалкие постройки? Что я о себе возомнил? Как мог забыть, что жизнь – всего лишь переход из праха в прах? Теперь я знал, что я – ничто, и мне не с кем даже разделить это знание.

– О нет, не может быть! – простонал врач.

– Что такое?

– …

– Да что случилось, вы мне можете сказать?

– Что-то тут не в порядке…

– Не в порядке?

– Ну да… И надо ж было мне нарваться!

Я не мог даже встать и не знал, что мне делать. Доктор вышел ко мне – он явно нервничал. Его как подменили.

– Мне очень жаль. Такого никогда не бывало.

– …

– Система вышла из строя. Боюсь, починка займет несколько часов.

– А-а…

– Стол заклинило. Вы можете доползти до меня?

– Доползти?

– Да. Чтобы выбраться из трубы. Мне страшно жаль, месье! Попробуйте потихоньку на спине. Надеюсь, вам не будет больно.

Это оказалось не так уж трудно. Спина в таком положении, пожалуй, почти не ныла. Только как-то кружилась голова. Из-за движущейся трубы я потерял ориентацию в пространстве и времени. Наконец я выполз наружу, попытался встать, но не удержался на ногах и схватился за доктора, чтобы не упасть.