– Поехали, – он почти силой усадил ее в машину.

– Поехали, – прошептала она, испытывая странное чувство страха, любопытства и возбуждения одновременно и отдаваясь движению машины, рвущейся вперед, навстречу ночи.

Он увозил ее к себе, молчаливую и покорную, понимая, что, быть может, завтра утром она оттолкнет его, бросив ему в лицо оскорбительные слова о том, что он воспользовался ее состоянием, тем, что она ночью была слишком утомлена и взволнованна, чтобы полностью отдавать себе отчет в своих действиях. Но все же, несмотря ни на что, он вез ее сейчас к себе и молил бога только об одном – чтобы она пребывала в этом своем безвольно-сомнамбулическом состоянии до того мгновения, когда он овладеет ею. Он, никогда прежде не позволявший разжигать в себе такую страсть к женщине, просто потерял рассудок, чувствуя, что та, о которой он мечтал так долго, теперь сидит рядом с ним в машине не просто как Юля Земцова – ТА Юля Земцова, которую он знал раньше лишь как своего друга и талантливого сыщика, для которого провести ночь на соломенном тюфяке на какой-нибудь даче, в засаде, прижавшись к своему напарнику всем телом и согреваясь его теплом, все равно что вместе поужинать или поговорить по телефону, – а как женщина, давшая молчаливое согласие на близость. Именно на близость, потому что о любви с ее стороны не могло быть и речи.

Разве мог он знать, что, всем своим видом демонстрируя готовность провести ночь в его объятиях, Юля тем самым собиралась открыть для себя новую страницу любви. Она не узнавала себя! Откуда вдруг граничащее с мазохизмом желание подчиниться? Ведь в этой ситуации ей уже не удастся, как это было в их отношениях с Крымовым, пококетничать или поводить провинившегося перед ней мужчину за нос, поиздеваться над ним.

Ветровое стекло залепило снегом, и прежде чем «дворники» успели расчистить его, Юля успела представить себе, что этим же снегом залепило и ее сознание. Она устала что-либо анализировать и усложнять. Ей было хорошо с Шубиным сейчас, сидя рядом с ним и чувствуя, как летят они навстречу неизвестности. «Что-то сейчас будет?» Да ради вот этих острых ощущений уже стоит попробовать на вкус ДРУГОГО МУЖЧИНУ… Тем более что это милый Шубин.

Когда Борис уснул, Жанна выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи теплую кофту и перебралась в большую комнату, на диван. Но, посидев на нем с пару минут, поняла, что так она никогда не согреется, и отправилась на кухню, где включила чайник и достала из буфета печенье и мед. И снова вернулась в комнату. Лампу она не зажигала, чтобы Борис, проснувшись, не увидел полоску света под дверью спальни.

Она знала, что никто – ни Борис, ни Юля, ни тем более ее коллега Шубин – не воспринимают ее всерьез. Ей не верят, а если и верят в существование Марины, то не верят в реальную угрозу ее жизни. Оно и понятно: кругом так много психически нездоровых людей!..

И все же… Что же могло заставить даже больной рассудок выйти именно на Жанну? Что послужило толчком для этого больного воображения? Юля правильно сказала – Жанна могла быть свидетельницей криминального события, которому не придала особого значения… Но ничего похожего в ее жизни не было! Ни драк, ни тем более убийства, ни кражи… Она никого не шантажировала, ее никто не шантажировал. И почему Юля придает такое большое значение смерти ее матери? Что ж, какой-то оттенок криминала в ее внезапной смерти, возможно, и существует, и почувствовать это может действительно только посторонний человек. Такой, к примеру, как Юля. Ведь Валентина и ее смерть воспринимаются ею иначе, чем Жанной, это понятно. Для Юли, равно как и для того следователя, который долгое время не мог угомониться и постоянно рыскал в поисках доказательств, что это было убийство, а не несчастный случай, смерть Валентины была рядовым явлением в их криминальной практике, а потому они могли отнестись к ней более объективно, чем Жанна. Но и это тоже слова… Какое, к черту, убийство, если причина смерти заключалась в большой потери крови от порезов осколками, а не в удушении или какой-либо травме, которая бы указывала на преступление… Но ничего такого не было!