Мои воспоминания прервала Нина:

– Смотри, Ширвиндт – как живой!

Ширвиндт и все-все-все

– Почему «как»? – спросил я её, а на сцене тем временем зазвучала музыка Моцарта из одноименной оперы..

– Потому что, – отмахнулась она, – настоящий граф Альмавива, пробу некуда ставить.

– А ты знаешь, – склонился я к её уху, – что сначала графа играл Гафт?

– Не, – ответила она, – не знаю – наверно тоже неплохо было. А почему больше не играет?

– У него с режиссером что-то там произошло неприятное, вот он и ушел в другой театр. Но Ширвиндт его достойно заместил.

– А вот и Андрюша, – прокомментировала она появление графского слуги, – а почему он Фигаро, что это значит?

– По-моему, – начал вспоминать я, – это имя придумал сам Бомарше, когда писал первоисточник. Там какие-то аналогии со словом «пикаро» вроде просматриваются, «пикаро» по-испански это плут, мошенник, хитрец. Во Франции, кстати, есть ежедневная газета «Фигаро», довольно популярная, типа нашей «Комсомольской правды».

– Ясно, – некоторое время мы вникали в действо на сцене, а потом Нина бросила такую ремарку, – а вот подруга Фигаро немного старовата для него… да и для графа тоже – что-то не верится в такую пламенную страсть у них обоих.

– Ну что тут поделаешь, – вздохнул я, – нет в Сатире молодых актрис достойного уровня, вот и взяли Корниенко.

Тут на нас зашикали сразу справа и сзади – мол, не мешайте наслаждаться высоким искусством, мы и замолчали благоразумно до самого антракта. А в антракте я повел Ниночку в буфет – надо ж всю культурную программу целиком выполнить. Отстояли небольшую очередь, сели за столик с двумя бокалами шампанского и какими-то пирожными.

– Мне нравится, – сообщила Нина, отхватив здоровенный кусок эклера, – а Андрюша вообще звезда. Ширвиндт ему совсем немного уступает… странно только, что Державина они не задействовали.

– У него, – ответил я, – насколько я знаю, были некоторые разногласия с главрежем по поводу «Кабачка 13 стульев». Плучек считал, что это пошлая и бездарная передача, даже просил министерство культуры прикрыть ее. Ну а Державин был как бы олицетворением этой пошлости и бездарности.

– Но сейчас-то его прикрыли, – растерянно ответила Нина, – года два уже нет никаких 13 стульев…

– Ну да, – согласился я, – в связи с польскими событиями закрыли. Но тут как в известном анекдоте – ложечки нашлись, а осадочек остался. Вот и не дают сильных ролей Михаилу Михайловичу… зато уж в дуэте с Ширвиндтом он отрывается по полной программе.

А тут и звоночек об окончании антракта прозвучал, и мы вернулись на свои места в третьем ряду. По дороге в партер ко мне неожиданно обратился один товарищ с повадками начинающей богемы:

– Петр Петрович? – спросил он меня.

– Точно, – ответил я, не узнавая спрашивающего. – Чем обязан?

– Андрей Александрович просил вам передать записку, – и он вложил мне в руку свернутый листочек из школьной тетрадки.

– И чего там написано? – заинтересованно спросила меня Нина, когда мы уселись на свои места.

– Сейчас узнаем, – и я развернул листочек и прочитал написанное кривыми каракулями, – нас приглашают после спектакля за кулисы. Поговорить.

– Отлично, – обрадовалась Нина, – всю жизнь мечтала посмотреть, как оно там устроено, закулисье.

– На самом-то деле, – сообщил я ей, – ничего особенно интересного там нет – суета, беготня, пыль на декорациях и еще это… суровая грызня за место под солнцем. Как у пауков в банке, короче говоря, там все устроено.

– Ну так есть же за что бороться, – мудро рассудила Нина, – победитель получает все… и славу, и деньги, и место под этим самым солнцем… и даже право первой ночи, как граф Альмавива.