– Мне надо переодеться, – так же тихо прошипела в ответ. – Это грязная рабочая одежда. Неужели вам не неудобно перед гостями?

Его глаза блестели как-то слишком уж предвкушающее. Плевать ему было на гостей, вот что.

Зато унизить меня – это ни с чем несравнимое удовольствие.

– А тебе так больше идет. Подчеркивает статус, знаешь ли, – хихикнул дядюшка. – Мой руки и быстро на кухню! И если думаешь, что, переодевшись, ты бы выглядела приличнее, то я должен тебя разочаровать. Таки ходи теперь в этом халате и косынке.

– Да мне плевать, как я выгляжу. А вот вы, унижая меня перед ними, не особо!

Дядя задумался над последним предложением и не успел ответить, а я взяла тяжелые пакеты и понесла на кухню. Гости уже рассаживались за столом.

Им неловко было на меня смотреть.

Глупости какие!

Даже не представляю, чего им дядюшка про меня наплел.

Я хотела развернуться и уйти, но что-то меня удержало. Какой-то маленький благоразумненький голосок, говорящий, что не стоит ссориться с дядюшкой.

Засучив рукава халата куртки, я накрывала на стол.

Салаты аккуратно выложила из контейнеров с маркой магазина, где они были куплены, на тарелки. Нарезала два вида ветчины и сыра, хлеб.

Даже украсила мясную нарезку листьями салата и оливками. Из разговоров я поняла, что все эти люди – сослуживцы дядюшки, и что у одной из женщин действительно сегодня день рождения, который дядюшка предложил отметить у себя.

По сравнению со всеми за столом, кроме именинницы, один из мужчин был молод – лет тридцать, а может, даже меньше.

Одетый во все черное, с бледным цветом лица, который особенно бросался в глаза на фоне стоячего воротника его черной рубашки, он сидел прямо напротив кухонной стойки, где возилась я.

Прихотливый рот его был чуть болезненно сжат, а прозрачные глаза взирали на мир насмешливо и высокомерно. Вместе с этим что-то угловатое, неуверенное было в его образе.

Дядюшка называл его Владом и вообще, по-моему, души в нем не чаял.

С накрыванием стола управилась я довольно быстро. В довершение ко всему, налив в вазу воду, поставила туда розы, конечно же, при этом уколовшись. От них шел восхитительный запах, а капельки воды лежали на лепестках, как осколки стекла.

Я на мгновение замерла.

Очень люблю цветы, но эти розы – не мои.

– Я могу идти, дядюшка? – установив вазу в центре стола, спросила, скромно потупившись.

Тьфу, зачем я так оговорилась и сразу же привлекла внимание?

Пусть бы и дальше дядюшка играл в «барина и его горничную», плевать.

Воцарилось молчание.

– Дядюшка? Так это, оказывается, племянница? А сказал, новенькая уборщица, старый шутник! – захохотал кто-то из друзей дяди. – Говорил, все родственники умерли, а тут такая… Особа. И как её зовут?

Как же это противно, когда о тебе говорят в третьем лице. Да еще и называют «особой».

Дядя помалкивал.

Может, он забыл моё имя?

Ну, я напомню.

– Ева, – громко произнесла я таким тоном, что присутствующие не могли не обернуться на меня. – Меня зовут Ева.

– Браун? – послышался спокойный холодный голос, словно ледышки друг о друга ударились.

Не знаю, чего этот черный, как ворона, Влад ожидал. Может быть, того, что я вытаращу глаза и спрошу: «А кто это?».

– Не думаю, что у меня есть хоть сколь что-то общее с женой Адольфа Гитлера, – я поправила спадающую косынку. – Впрочем, она пробыла в этом статусе официально всего тридцать шесть часов или…

– Какие познания, я поражен, – бесцеремонно перебил Влад.

– Ты видишь меня от силы двадцать минут. Разве можно составить правдивое мнение о человеке за такое короткое время? И, раз уж тут вы все, как я вижу, претендуете на комильфо… Вообще-то, перебивать собеседника – признак дурного тона.