Среди знакомых из усадьбы Танеева она особо выделяла истеричного балованного сына профессора Бугаева, также приходившего помогать вместе с отцом.

Боря Бугаев писал стихи, стихи странные, со смыслом настолько туманным, что, кажется, его и вовсе не было, но Анне Рудольфовне стихи эти казались чуть ли не высшим откровением. Минцлова говорила, что это символизм и что за символизмом будущее. Что это выход за пределы собственной судьбы, воспоминания о том, чего ты никогда не видел. Говорила, прикрыв глаза и понизив голос – как и все, что она произносила, и это придавало ее словам видимость пророчества.

В ранней юности под влиянием Бугаева Лев тоже хотел стать поэтом. И даже пробовал писать стихи и очень старался быть символистом, особенно после того, как прочитал первый сборник Бориса, подписанный псевдонимом Андрей Белый. Но затем ко Льву в руки попал труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление», и поэзия утратила свою прелесть.

Общаясь с Анной Рудольфовной и проникаясь ее идеями, Лев понял, что, если кто-то и может повести заблудившееся человечество за собой, то только Учителя, Которые Знают. И Лев решил бежать от пошлости, ставшей обыденностью. Бежать в оккультизм. А проводницей избрал Минцлову, ибо Анна Рудольфовна говорила о Великих Посвященных запросто, как о ближайших соседях по подмосковной даче.

Дед одобрил решение внука. Старый букинист очень уважал Минцловых, усматривая в Анне Рудольфовне, ее отце и деде оккультную династию. И при каждом удобном случае наставительно говорил, чтобы Лев держался Анны и во всем ее слушался. Старик даже предложил Минцловой в случае надобности использовать Льва в качестве помощника-секретаря, хотя бы и бесплатно. И Анна Рудольфовна охотно использовала. А денег, само собой, не платила. И на Лондонский конгресс в девятьсот пятом году Лев поехал за свой счет.

Чтобы собрать средства на дорогу, Льву пришлось пойти на определенную хитрость – сделать книгу, которой не существует. Создать один-единственный, уникальный экземпляр и продать за большие деньги.

Тайком от деда Лев перерыл библиотеку Захара Акимовича, выискал подходящие по смыслу тексты из творений Альберта Великого, Арнольда де Вилланова, Рогерия Бакона, присовокупил несколько тем из трактатов аббата Тритемия. Все это старательно переписал на искусно состаренных листах и заключил в качестве дополнения под сафьяновую обложку ветхой инкунабулы за авторством Генриха Корнелия Агриппы из Неттесгейма, озаглавленную «De Occulta Philosophia libri tres», исправив на форзаце слово «tres» на «quatuor». Придуманная им легенда гласила, что три части этой книги были изданы еще при жизни Агриппы, и лишь четвертую любимый из учеников алхимика и мага из Неттесгейма от руки дописал на свой страх и риск, вложив туда все то, что мудрец передал на словах, не доверяя печатному станку.

Книг Агриппы по оккультной философии в библиотеке деда имелось штук пять, полистать старик любил ту, что поновее, остальные задвинул в дальний угол, так что мгновенное разоблачение Льву не грозило.

Сбывая фальшивку на Никольской, Лев изложил покупателю свою версию уникальной находки. Из рассказа Льва выходило, что неизвестный путешественник, прибывший из Ассиза, принес книгу Агриппы прямо в букинистическую лавку Тихомирова на Лубянке и запросил за нее огромные деньги. И Лев, не ставя деда в известность, книгу купил. Потому что знал, что на Никольской найдутся понимающие люди, которые дадут вдвое больше уплаченного. И, хотя недоверчиво поглядывающие на продавца перекупщики дали значительно меньше того, что можно было бы выручить у старика Танеева, Лев все равно остался доволен. Ибо Танеев обязательно похвастался бы приобретением перед Захаром Акимовичем. Тот, несомненно, подделку бы распознал, и разразился бы страшный скандал. Зная характер деда, Лев решил, что лучше потерять в деньгах, чем до конца своих дней слушать обличительные речи старого зануды.