– Ладно, солдат, – сказал дед, – есть у нас для тебя работа. И плату соберем.

– Глядите не обманите, – погрозил пальцем солдат – в шутку ли, взаправду ли. – А то бы хуже не вышло. Я ведь золото не для себя собираю. Должок на мне большой – вот и приходится по деревням бродить.

К обеду порешили все остальное – и золото нашли, и серебро, показали солдату, а потом спрятали от него клад под печку: сначала, мол, работа, потом оплата (подстаканник серебряный, оклад золотой, подсвечник, две барские ложки, сережка и тонкая цепочка).

– Помощь нужна какая? – спросил дед, готовый, если надо, свою берданку отдать.

– Не нужно, – ответил солдат. – Сам все сделаю. Вы только не мешайте.

Весь день просидел солдат в чулане: точил что-то, строгал, постукивал. Старик пару раз заглядывал к нему, звал к столу, да и уходил, не дождавшись ответа.

К вечеру работа была закончена. Выволок солдат из каморки тяжелое чучело, посадил его перед дверью, березовые руки на липовых коленях пристроил, резное лицо к окну поворотил, соломенные волосы пригладил – в сумерках и не разглядишь, что в сенях не человек сидит, а деревянный болван.

– Зачем это? – недоверчиво спросил старик, оглядывая жуткое чучело, стерегущее вход.

– Положено так, – ответил солдат. – Теперь его оживить надо.

– Оживить? – ужаснулся дед.

– Ну, как бы… Сердце ему нужно… Принесите петуха!

За птицей отправили женщину. Вернулась она через несколько минут, принесла не петуха, а курицу, зажав ее подмышкой. Осиновая колода, что заменяла болвану туловище, была продолблена насквозь – вот в эту дыру солдат и сунул одуревшую от страха несушку, а чтобы та не выбралась, обернул колоду холстиной и обвязал веревкой.

– Уж не колдун ли ты? – спросил дед, мрачно глядя на манипуляции гостя.

– Может, и колдун, – пожал тот плечами. – Поди теперь разбери – время-то странное, непонятное.

– И где ты всему этому выучился?

– А на войне и выучился.

– Это на какой же?

– Просто так спрашиваешь? – нахмурился солдат. – Или на самом деле знать хочешь?

Что-то нехорошее мелькнуло в его взгляде, недоброе, страшное. Старик испугался, отвел глаза.

– Мы уже прорвали оборону и шли на Выборг, – сказал солдат, – как вдруг вокруг мертвецы начали вставать. Все солдаты, которых мы убили, поднялись и набросились на нас, только теперь пули им были нипочем. И те наши, кто погибал, тоже вставали и дрались уже на их стороне. Эх, мать, ну и страху мы тогда натерпелись! Драпали так, что штаны теряли. Из боя ушли, думали, выжили. А вот хрен! Чертовы финны! У них в каждой деревеньке, в каждом хуторке мертвецы прятались. Я два года выбирался из тех мест – и сам сейчас не верю, что выбрался. Два года я жил среди мертвецов! Проклятый Маннергейм превратил половину своей страны в ад, лишь бы она не досталась Советам… Говорят, он плохо кончил – сошел с ума и превратился в какую-то морскую тварь, скользкую, как сопля. А его мертвецы так и служат ему – и тем, кто его таким сделал… Эх, мать…

Старик мало что понял из сказанного, но выяснять побоялся.

– Я видел это много раз в финских деревнях и на границе, – продолжал солдат, глядя в окно и качая головой. – Сначала всегда появляется один мертвец из местных. Его называют вербовщиком – он ходит от дома к дому и несет смерть. Если его не остановить, он отправит на кладбище всю деревню. А потом появляется другой мертвец – его зовут поводырем…

– Прекрати это, – прошептал старик, закрывая ладонями уши. – Прошу – прекрати…

Ночью солдат вышел на улицу, глянул на звездное небо, прислушался и сразу определил, откуда ждать страшного гостя, – в северной стороне такая тишь стояла, что казалось, будто нет там ничего: ни бессонных пичуг, ни травы с деревьями, ни насекомых – только черный бездонный провал прямо в звездный космос, в вечный безмолвный вакуум, в другой мир.