Марина пела. Как вода кристального родника, срывающаяся с горного пика. Как бриз над пенящимися верхушками волн. Как листва пальм на берегах лазурных лагун. Но едва уловимое пение прерывалось ритмичными звуками ударов.

Ван Страатен хлестал девушку портупеей – монотонно и размеренно, словно колол дрова. Я развернул его на себя:

– Капитан, прекратите! Она больной человек, я вам уже объяснял! Еще один больной – в моторном отсеке! Гельмут, у него отек легких, отравление парами аккумуляторной кислоты. Это только начало. Кашель Марины, скорее всего, по этой же причине. И это не самое страшное – главную опасность представляет выхлопная система наших дизелей. Как врач заявляю – корабль интоксицирован! Немедленное всплытие, проветривание отсеков, очистка электродвигательного отделения…

Марина за спиной капитана всхлипнула.

– Уйдите прочь, – спокойно ответил Ван Страатен, – вон отсюда, – и толкнул меня в грудь.

Я запнулся – в этой лодке постоянно за что-то цепляешься, – задел на столе какие-то железки и упал навзничь, а капитан снова занес ремень над девушкой. Пелена окончательно спала с глаз – передо мной обычный маньяк, капитан отравленной команды. Еще один больной, подавивший своей волей кучку несчастных. Я с удивлением обнаружил возле своей ладони кобуру – вероятно, Ван Страатен, прежде чем начать истязания, снял ее с портупеи и положил на стол, а я сгреб, падая. Капитан, или сама Судьба, не оставлял мне выбора.

Не задумываясь, что могу попасть в Марину, я выхватил «люгер» и трижды выстрелил в ее мучителя. В пространстве лодки выстрелы прозвучали подобно взрывам вселенных.

Никогда до этого не убивал людей. Оказывается – это просто. Я отбросил пистолет и подошел к Марине. Широко раскрытые глаза, приоткрытый рот, прижатые к груди ладони. Она больше не пела, только как затравленный зверек смотрела на меня снизу вверх. Какая же она маленькая и хрупкая. Я обнял девушку, прижал к себе, погладил по волосам:

– Все, Марина, все.

Она облегченно выдохнула, положила ладони мне на плечи. Я вдруг почувствовал себя героем приключенческих романов Рафаэля Саббатини – повергнувший злодея капитана, на палубе захваченного корабля, сжимающий в объятиях спасенную красавицу.

Звякнула цепочка, сковывавшая лодыжку девушки. Марина прижала колено к моей пояснице, подтянулась, наши лица оказались на одной линии. Ее глаза – один зрачок больше, другой меньше – запульсировали перед моими глазами.

– Марина…

Я не понял, как соскользнули мои брюки, – тело девушки обжигало, словно она была солнцем, единственным ярким источником в унылом, мрачном тоннеле лодки. И я вошел, отдавая Марине всего себя.

Левиафан плывет во тьме, преисполненный немигающих глаз.

Матово поблескивает бугристая, будто пораженная опухолью кожа.

Лениво шевелятся щупальца, беспорядочно вырастающие из плоти.

И стальным горбом на его спине вздымается боевая рубка с выдвинутыми трубами перископов.

И едва вращаются покрытые ракушками гребные винты.

И трубки, многочисленные провода и капельницы тянутся к моему сердцу, к моему мозгу, к моему члену.

А Левиафан погружается, следует к одному ему известной цели.

К абсолютно черному, еще более непроницаемому, чем тьма вокруг, зеву пещеры.

И проникает, как бахромящийся фаллос, в ее разверстое нутро…

Напуганный неожиданными видениями, я попытался отстраниться, но Марина плотно охватила меня ногами, прижала к себе, выдавливая, в этом молниеносном совокуплении, до последней капли.

Потом она рассмеялась.

Звонко, радостно, торжествующе. Я попятился, как сопливый мальчишка, путаясь в своих портках. Будто она смеялась надо мной. По крайней мере, сам я испытал смятение. Марина откинулась на своем стуле, и теперь трудно было понять – смеется она все еще или уже плачет. А я все смотрел на цепь вокруг щиколотки, зачем-то прикидывая ее длину, и пятился, пятился, пятился… уперся спиной в одну перегородку, повернул, уперся в другую.