Да, к лодке надо привыкать.

Капитан выглядел хуже, чем обычно: еще более бледный, с пустым, бессмысленным взглядом. Я тоже отвел глаза, сделал вид, что листаю псалтырь.

– Ищете, кому geben sich teuer… отдать себя задорого? Напрасно.

Странник говорил сквозь зубы, к тому же акцент, и я подумал, что ослышался:

– Что?

Капитан небрежно ткнул пальцем в обложку псалтыря:

– Бог facettenreichen… имеет много граней, доктор. Неважно – кому молиться, надо раскрыть разум… отдать душу. Тогда в любом писании найдется след всякой из его hypostasen… ипостасей. Или – за душу боязно?

В чем-то он прав. Наличие бессмертной души, учитывая доказанный факт существования богов, тоже сомнениям не подвергалось. И отдавать ее с потрохами, без оглядки, кому ни попадя теперь не очень хотелось. А у богов приветствовался натуральный обмен – как оказалось, благотворительностью они не промышляли. Так лучше ничего ни у кого не просить и остаться при своем. Философия.

Раньше Ван Страатен виделся мне иначе, но уставший и несвойственно для себя многословный, сейчас Странник не воспринимался таким неприступным, и я решился:

– Капитан, девушка, Марина… видимо, тут считают откровениями то, что она видит во время приступов…

Ван Страатен как-то задумчиво кивнул, и мне ничего не оставалось, как сбивчиво продолжать:

– …но это лишь воспаленный бред. Она больна, нарушено кровоснабжение мозга – шейный позвонок смещен вследствие травмы и передавливает артерии. Мозгу не хватает кислорода – у девушки предынсультное состояние…

Капитан не отвечал, но и не останавливал меня, и я шел вслед за ним, стараясь высказать за короткий промежуток как можно больше:

– …предынсультное! Даже то, в какой позе она сидит, ссутулившись, провоцирует ишемические атаки, вы же усугубляете ее положение истязаниями. В любой момент может случиться обширное поражение тканей мозга, понимаете? Она станет растением или…

Мой лепет прервал серебристый голос Марины, раздающийся из ее угла. Говорила она быстро, невнятно, но сами звуки завораживали.

Приступ! Я попытался обогнать капитана, но в узких проходах лодки это оказалось непросто. Ван Страатен легко прижал меня – в глазах ни осталось ничего от недавней отрешенности:

– Уйдите прочь. Не надо вам слышать это go#ttlich gesang… божье пение. Я подумаю, что вы сказали.

И положил руку на кобуру. Дергаться расхотелось.

– Schneller! – поторопил капитан, а сам быстрыми шагами направился к посту акустика.

Марина сидела где обычно, только безвольно свесив руки и откинув вполоборота голову. Еще более бледная, с закатившимися глазами, посиневшими губами. Жалкая и страшная.

Я попятился, чувствуя себя предателем – и в отношении пациента, и своей профессии, – споткнулся, чуть не упал и побежал, цепляясь за какие-то стойки. За спиной журчащим ручьем изливался божественный речитатив Марины, время от времени становившийся понятным: можно было выделить числа и градусы похоже, обрывки координат.

Голова кружилась, с новой силой замутило. Нестерпимо хотелось позорно забиться в свой угол, закрыть глаза, заткнуть уши и вдыхать не носом, а ртом, как выброшенная на берег рыба… Потеряв ориентацию, я свернул к корме и ввалился в камбузный отсек.

Сидящий за столом Яков поднял голову и улыбнулся – в его бороде копошились белесые черви. Отчего-то это воспринялось почти нормальным.

– Решил, доктор, сам за чаем наведаться? – рассмеялся старпом.

Присмотревшись, я вздохнул с облегчением – червями почудились несколько запутавшихся в волосах тонких вермишелин. Но даже такое открытие не побудило желания почаевничать.