Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично?

В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию – что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец (“отец”! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков.

– Уф, попрощался, – доложил Джеффри, спустившись на кухню.

Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз.

Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает.

Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила:

– Ты ведь не расплачешься, правда?

– Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение.

– Надеюсь, с Фран все будет в порядке.

– Я тоже надеюсь. Это кошмар, но мы с вашим папочкой окажем ей… любую посильную помощь.

Ариана замялась, будто намереваясь произнести нечто крайне веское и не слишком приятное. “До свидания”, предположила я.

– Кстати, – сказала Ариана, – отныне я буду называть вас мама и папа. “Мамочка-папочка” звучит как-то… ну, не знаю. Словно мы до сих пор маленькие дети.

– Прекрасно, – просипела я, вдруг лишившись голоса. Мы застыли в неловком молчании.

Ариана потянулась ко мне, обняла:

– Всего через несколько месяцев мы снова увидимся.

– Точно. – Я обняла ее в ответ. – Время пролетит быстро.

Но плечи мои дрогнули от сдавленного рыдания. Ариана обняла меня покрепче, погладила по спине:

– Ну что ты, мам. Не надо себя так мучить.

Я помотала головой, не в силах выговорить ни слова.

– Твоя мама была такой же?

– При чем тут моя мама? – выдавила я.

– Ей ведь тоже пришлось через это пройти, – ответила Ариана. – Она провожала тебя в аэропорт, так ведь? Когда ты улетала в Америку.

– Тогда было все по-другому, – возразила я.

– Насколько по-другому?

– Это была просто поездка.

– Ладно, думай о моем Сиднее как просто о поездке.

Она поцеловала меня, прижалась ко мне в последний раз, а затем высвободилась из моих чересчур крепких и чересчур оберегающих объятий. Я смотрела ей вслед, очередь в зону досмотра двигалась еле-еле; наконец Ариана обернулась, помахала, улыбаясь, стеклянные двери открылись, она вошла, завернула за угол и исчезла из вида.

Утерев слезы рукавом пальто, я в одиночестве побрела на автостоянку. Размышляя о том, что сказала Ариана. Может, она права? И моей матери было столь же тяжело расставаться со мной тогда, в 1976-м? С ее смерти и дня не проходило, чтобы я не вспомнила о ней. Но, как ни странно, прежде я никогда не задавалась подобными вопросами.

В ответ на вопрос Арианы: нет, моя мать не плакала, когда махала мне вслед в афинском аэропорту в первых числах июля 1976 года. По крайней мере, я так думаю. Но заметила бы я ее слезы? Моя дочь права: молодые люди глухи и слепы к чувствам своих родителей, а многие даже и не подозревают о том, что у папы с мамой тоже есть чувства. Касаемо родительских эмоций молодежь пребывает в блаженном состоянии социопатии.