– А когда насытишься, – настаивал Макс, – получишь мир и покой. Я тебе говорю, к этому все и приходит.

– Ты так думаешь? – спросил я. – Если мне нужен мир и покой, то я в последнюю очередь буду подбрасывать покойника в разгар следствия по делу серийного убийцы. Этой смерти уделено больше времени, внимания и сил, чем любому другому мертвецу, обнаруженному в занюханном городке у черта на куличках.

– Ну все, – признался Макс. – Я сдаюсь. Я не получу мира и покоя. Я получу… войну и шум. Шумную войну. Я террорист.

И тут пазл сложился у меня в голове.

– А если ты и есть террорист? – проговорил я, в волнении подаваясь вперед. – Я имею в виду, не обычный террорист, но мысль примерно та же: ты прибегаешь к насилию, чтобы привлечь внимание.

– Мне что, четыре года?

– Ты делаешь это специально, – пояснил я, – ты хочешь, чтобы люди обратили на тебя внимание. Ты жестоко убиваешь человека и оставляешь труп в людном месте, таким образом отправляя миру послание.

– Почему на месте убийцы вдруг оказался я, а не ты?

– Пусть буду я. Все равно. Убийца. Он пытается что-то сказать. «Я ненавижу женщин». Или: «Я лучше вас». Или еще что-нибудь в том же духе.

– Я могу делать что захочу.

– Именно.

Макс впился зубами в сэндвич.

– И кому он это говорит?

– Я не знаю. Наверное, всем. Полиции. ФБР. К нам прислали агента, который зарабатывает на жизнь такими расследованиями. Может, убийца обращается к нему.

– А если это Клейтонский убийца?

– Нет, почерк другой.

– Я имел в виду: что, если он обращается к Клейтонскому убийце?

Я уставился на него. Клейтонский убийца умер, но Макс этого не знал. Никто не знал. Включая нового убийцу.

– Что, если один убийца говорит другому: «Эй, теперь я хозяйничаю в этом городке»?

– Мама дорогая, она идет к нам, – сказал Макс.

– Кто?

Я вскинул голову и увидел, что в нашу сторону направляется Брук. Это был уже третий взгляд за ленч – больше, чем я мог себе позволить. Я должен строго следовать правилам, даже если Брук сама толкает меня нарушать их. Это моя первая и последняя защита против мистера Монстра, ведь если я позволю себе делать все, что душе угодно, то позволит и он. Нельзя этого допустить.

– Если она спросит, о чем мы говорим, пожалуйста, скажи, что о машинах, – взмолился Макс.

Брук подошла к столику:

– Привет, Джон.

– Привет.

Мне не разрешалось говорить с ней за ленчем после обмена приветствиями на пути в столовую.

– У тебя следующий английский? – спросила она.

– Да.

Я старался отвечать как можно вежливее, глядя на стену за ней, чуть правее ее лица.

– Миссис Барлоу сказала, мы начинаем тот же раздел, что и ваш класс. Беовульф и Грендель[5].

– Да, – повторил я, надеясь, что на этом разговор закончится.

И все-таки мне ужасно не хотелось выглядеть грубым.

– Должно быть, интересно, – вымученно добавил я и заскрежетал зубами.

«Не стоило это говорить».

– Да, интересно, – согласилась Брук.

Краем глаза я видел, что она улыбается. Я перевел взгляд на стол, потом в пространство за другим ее плечом.

– Думаю, будет здорово обсудить это, – предложила она, – ну, по дороге в школу. Раз мы все равно каждый день ездим вместе.

– Конечно, – сказал я.

Не надо было поддерживать разговор, но… что еще мне оставалось?

– Пригодится, мы ведь в разных классах.

– Вот именно, – подхватила Брук. – Мы сможем делиться друг с другом тем, что звучало на уроках, и будем казаться настоящими гениями.

Я снова уставился в стол:

– Да.

«Пожалуйста, уходи».

– Отлично! Так что, увидимся в машине?

– Да.

– Тогда до встречи.

Она ушла.

«Наконец-то».

Макс посмотрел ей вслед:

– До свидания, хорошенькая попка. Мне будет тебя не хватать. – Он повернулся ко мне и тихо захлопал в ладоши. – Офигенная, кстати, мысль. Никогда бы не подумал, что ты такой дока в сердечных делах.