Сид взял у Эмер телефон, повозился с ним, повернув горизонтально, чтобы изображение стало пошире. Эмер увидела себя и Кона той поры, когда они познакомились, но записано это было как документалка Кена Бёрнза[61] – возникали и исчезали статичные крупные кадры, торжественная музыка придавала их личной сказке масштаб настоящей истории, ощущение размаха, словно кто-то снимал их, пока они влюблялись друг в дружку. Оказалось на удивление трогательно.

– Это… кто… я не… прямо после колледжа было…

Сид забрал у нее телефон и несколько раз мазнул по нему пальцем.

– Это все история. А вот это, как я уже показывал, происходит прямо сейчас.

На экране возникли Кон и Ананси. Уже не в “Нобу”, но все еще где-то в центре, посреди пустынной улицы, шагают, взявшись за руки.

– Не понимаю, – проговорила Эмер.

– Еще как понимаешь. Перемотай вперед.

– Что?

– На телефоне вперед перемотай.

Хотя на самом деле ей этого не хотелось, Эмер поневоле нажала на двойную стрелочку вправо. Фигуры Кона и Ананси, мультяшно заспешив, вошли в какой-то бар и выпили там еще, посидев в удобных позах. Эмер это задело, но она понимала, что Сид пытается зацепить ее, а потому изобразила невозмутимость.

– Не чувствуешь этого из-за своего желания. Твое желание – профилактика, презерватив на душе.

– Гадость какая.

– Я знаю тебя, Эмер, по твоему старому ирландскому имени. Я знал твоих предков до того, как они явились сюда и забыли обо мне. Я знаю твои мысли, прозреваю твое сердце – как прозреваю и Кухулина. Ты продолжаешь потакать ему в его скитаниях, приговаривая про себя: “Ну да, таков мужчина – мужчина в поисках своего королевства”, и нынче ночью ты ему потворствуешь – говоришь себе: “Да будет ему день и да будет ему путь – он ей нужен”. Вот как ты себе говоришь. Ему нужны ее деньги, влияние, защита, ей нужна его душа, а может, даже больше, а потому пусть он ведет ее, черт, да пусть даже войдет в нее. О, ты вздыхаешь: он вернется ко мне, как ни крути, этот мир опасен, а мужчина пусть творит, что мужчине долг велит.

Казалось, будто он проник к ней в душу, если не больше – пробрался в самые тени ее души, где Эмер была той малой темной сущностью, какой ни с кем не делилась. Она почувствовала себя так, словно ее разоблачили, нарушили ее границы.

– Нет.

– Нет? Врешь себе – и мне врешь, заслоняешься от боли, прячешься за собственным желанием, за надеждой, что со временем король повзрослеет и взгляд его перестанет блуждать, что король перерастет свои устремления и вы вдвоем состаритесь вместе. Глянь-ка в это приложение – “ай-Желай”.

Сид потыкал в телефон, и Эмер увидела пожилую пару, рука об руку идущую по пляжу: безупречный мелкий белый песок, синяя вода, двое стариков держатся за руки, неуклюжая синкопа шагов любви привольной, стародавней – их с Коном. Глаза Эмер налились слезами.

– Вот твоя фантазия, твой эндшпиль.

– Откуда вы это знаете?

– Откуда я вообще что-то знаю? – Сид взялся за телефон и вновь что-то набрал на нем. – С этими штуковинами всяк – хренов умник. Всё в облаке. В облаке. В облаках когда-то жили боги. А теперь облако – бог. Меня врасплох застали. Уж будьте уверены, я не видел, как телефоны с воем катились по небу, в отличие от динозавров, которые видели астероиды. Но я отвлекся. О чем я бишь?

– Понятия не имею. – Эмер внезапно очень устала.

– А, да, посмотри еще.

Он протянул ей телефон, сцена на песке сменилась уличной: Кон и Ананси в центре города, идут под дождем. Ананси споткнулась на своих шпильках, Кон помог ей удержаться на ногах, они рассмеялись ее неуклюжести. Но и вернув себе равновесие, Ананси продолжала держаться за Кона, а Кон не убирал руку. Эмер подошла к окну и выглянула на улицу. Шел дождь.