– По кому стрелять тут из двух имеющихся патронов? По кому первому? Оставлять последний патрон для себя или выстреливать все, а дальше врукопашную?
Ружье – лишние почти пять килограммов. Из-за него и отстал, да еще лыжи не смоленые – липнет к ним снег этот дурацкий! Говорят: пойдем, мол, мы вдвоем побыстрее, начнем избушку топить, а ты по лыжне догоняй. Где та избушка, Андрюха тоже нестерпимо хочет ее топить! Было сказано: идти всего час сорок. Какие час сорок? Уже за полночь перевалило, а вышли от машины в обед. Чем они тут расстояния меряют, какими единицами? Интересно, а вот эта тревога – она чем измеряется? Нет, это не страх, Андрюха не ведает страха. Это осторожность, главное, чтобы под ногами не хрустнуло что-нибудь сейчас. Фонарик налобный включать – Боже упаси, мишенью стать!
На болотах разве бывает что-нибудь хорошее? Вот идешь ты по городу и встретил прекрасную молодую девушку. С фигурой, и вообще. А топая по болоту, что можно встретить? Что за звук вдалеке? Хорошо хоть, не слева! Как будто поет кто-то. Стопудово – русалки сюда уже не добираются, сюда вообще ничто не добирается. Может, поющие болота? Чур меня!
Под ногами озеро. Андрюха научился за этот день определять сквозь лыжи, снег и все остальное – по какой поверхности он идет. Огонек вдали мелькнул лишний. Лишний среди остальных огоньков звезд, миллиард которых давно все до одной посчитаны, и контролируются теперь. Может, гнилушка светится?
– Все могут короли, все могут короли!… Дошел, дверь распахнута!!!
Андрюха сидит на нарах с полуспущенными штанами. Ему поют Пугачеву и остальное ретро. Глаза открыты, но Андрюха спит сидя. Пить не может ничего из предложенной водки. Над огромным болотом размером с одну Данию или двадцать Люксембургов носится его мятущееся «А-у-у!»
Он все же кричал это.
Эгалите
Мужчинам, широко раздвигающим ноги при поездках в метро, посвящается
– Почему именно я должна доить Лейлу? Почему я? Почему Лейла – я хотела назвать ее Зорька? Почему имена всей скотине в доме дает он? Я что, имен не знаю? И все-таки – почему он не доит корову?! – Валентина, копаясь в грядке штыковой лопатой, одиноко размышляет вполголоса.
Уже четыре дня прошло с тех пор, как Виталик на деньги с очередной халтуры подарил ей первый в жизни китайский планшет, два дня, как она узнала о гендерном неравенстве, а сегодня ночью вскрылся нарыв войны за эгалитарную семью. Муж не доит корову! Равенства! Требую! Валентина не спала до полчетвертого.
Отбеливателя, чтобы как в интернете плеснуть, дома не оказалось. Уксусную эссенцию всю перевела на заготовки – вот дура, знала бы! Серной и соляной в доме отродясь не было.
– Чем его облить-то, и где я тут метро найду – прокопать в огороде разве что, чтобы как у всех добрых людей? – Валька продолжает ковырять сырую землю в раздумье. Виталя с утра сидит на коньке двора, перекрывая крышу над скотиной к зиме. Улыбается, рукой машет, воздушный поцелуй. – Поулыбайся пока, романтик, корову-то не доил!
Она подкараулила его у туалета, что зеленой свеженькой красочкой стоит за домом. Виталик, выходя, даже не успел застегнуть ширинку. На широком замахе плашмя лопатой по морде. Ну а как еще? Ему иначе ничего не докажешь, и чтобы понял с одного раза. Упав в осеннюю грязь с мерзкой полураспахнутой своей ширинкой, он никогда не доил корову! И даже не собирался!
– Теперь посмотрим! – Но равноправие наступило ненадолго, хоть Валька и бежит, как ей кажется, достаточно быстро. Надо было спать хорошо – силы копить.
Перемотав половинки черенка сломанной о себя лопаты синей изолентой, Валентина идет к обеду на стол собирать. Включила планшет хромающим теперь на правую ногу мимоходом: ха, а тут, вообще-то, о всеобщем равенстве пишут. А не только про Витальку! Третьего дня соседку Гальку записали директором библиотеки, а могли бы Валентину, которая в школе читала сто пять знаков, а та – всего двадцать четыре. Про Колобка в шестом классе. Библиотека хоть и не работает давно, и дверь заколочена крест-накрест, а полставочки-то – вот они, Гальке перепали. Три с половиной тысячи целковых! Потому что муж ее – деревенский староста, а здесь – просто Виталик.