– У меня глаза уже давно испорчены, – сказала она. – Я родилась с испорченными глазами.

Но Гарпу ее глаза показались очень красивыми – до того красивыми, что он не нашелся, что еще ей сказать.

Потом борцовский сезон закончился. Гарп перешел из младших классов в старшие и записался в секцию легкой атлетики, без всякого энтузиазма выбрав себе летний вид спорта. Он и так был в отличной спортивной форме после борцовских тренировок и запросто пробегал милю; он занял третье место в командном забеге Стиринг-скул на этой дистанции, но выше этого не поднимался уже никогда. На финише Гарп чувствовал себя так, словно только-только начинает забег. («Уже тогда я стал писателем, – писал Гарп годы спустя. – Но только пока еще этого не понимал».) Занимался он также метанием копья, но метал его не очень далеко.

Метанием копья занимались в Стиринге на поле за футбольным стадионом, где ребята бóльшую часть времени тратили на то, что подкалывали копьями лягушек. Позади стадиона имени Сибрука тянулись пресноводные верховья Стиринг-ривер, здесь было утеряно немало копий и перебито немало лягушек. Весна – скверный сезон, думал Гарп, который не находил себе места, скучая по борцовскому залу, – если уж нет тренировок по борьбе, тогда пусть поскорее наступает лето. С такими мыслями он совершал забеги на длинные дистанции по дороге к побережью, к Догз-Хэд-Харбор.

Однажды он заметил Хелен Холм, сидевшую в полном одиночестве с книгой на самом верхнем ряду пустого стадиона Сибрука. Он взобрался по ступеням наверх, постукивая копьем по бетонным стенкам, чтобы не напугать ее и не появиться перед нею совершенно внезапно. Но она не напугалась. Она неделями наблюдала за ним и другими ребятами.

– Ну что, много маленьких беззащитных тварей убил? – поинтересовалась Хелен. – Теперь на других охотишься?

«Хелен всегда, с ранней юности, прекрасно умела выбрать нужное слово», – писал позднее Гарп.

– Ты так много читаешь, что, наверное, станешь писательницей, – сказал Гарп; он старался говорить непринужденно, однако виновато прикрыл ногой наконечник своего копья.

– Никогда в жизни, – сказала Хелен. У нее в этом сомнений не было.

– Ну тогда, может, выйдешь замуж за писателя, – сказал Гарп.

Она подняла глаза и очень серьезно на него посмотрела.

Новые, только что прописанные доктором противосолнечные очки больше подходили к ее широкоскулому лицу, чем прежние, вечно сползавшие на кончик носа.

– Если я за кого и выйду, то за писателя, – сказала Хелен. – Только я сомневаюсь, что вообще выйду замуж.

Гарп-то пытался шутить, и серьезность Хелен привела его в замешательство.

– Ну, – сказал он, – в одном я уверен точно: замуж за борца ты не выйдешь.

– В этом ты можешь быть совершенно уверен, – сказала Хелен. Вероятно, в эту минуту Гарп не сумел напустить на себя достаточно равнодушный вид, потому что Хелен тут же прибавила: – Разве что борец будет заодно и писателем.

– Но прежде всего писателем, – предположил Гарп.

– Да, но настоящим писателем, – загадочно сказала Хелен, готовая, впрочем, тут же разъяснить, что она имела в виду.

Впрочем, Гарп спросить не осмелился. И ушел, оставив ее читать книгу.

Вниз по ступенькам стадиона он брел почему-то очень долго, волоча за собой копье. Интересно, она когда-нибудь носит что-нибудь еще, кроме серого спортивного костюма? – думал он. Позднее Гарп писал, что впервые обнаружил у себя богатое воображение именно тогда, когда попытался представить себе тело Хелен. «Поскольку она вечно ходила в этом треклятом спортивном костюме, – писал он, – мне пришлось вообразить себе ее тело; другого способа увидеть его просто не было». Воображение подсказало тогда Гарпу, что тело у Хелен очень красивое, – и ни в одном из своих произведений он не говорит, что был разочарован, когда наконец увидел его наяву.