– Сам он говорит, что всегда стремился к благочестивой жизни и, когда оказался здесь на излечении, решил остаться.

– Это я помню. Десять лет назад. Но не знаю, кто его ранил.

– Я тоже. Лэнгли не любит рассказывать о своем кровавом прошлом.

– А кто внес за него пожертвование?

– Как ни странно, и это мне неизвестно. – Годвин всегда поражался способности матери задавать самые важные вопросы. Может, она и тиранка, но он восхищался ею. – Возможно, Ричард. Помню, он обещал. Но своих средств у него не имелось – он тогда был не епископом, а простым священником. Возможно, попросил у графа Роланда.

– Выясни это.

Годвин колебался. Придется изучить все документы в монастырской библиотеке. Библиотекарь брат Августин не посмеет расспрашивать ризничего, но есть люди и повыше. И тогда честолюбцу понадобится правдоподобное объяснение. Если пожертвование поступило в виде денег, а не земель или какого-либо иного имущества – необычно, но возможно, – ему придется изучить все счета…

– В чем дело? – резко спросила мать.

– Ни в чем. Ты права. – Монах еще раз напомнил себе, что материнская тирания – признак любви; наверное, иначе Петронилла не умеет ее выразить. – Должна быть запись. Просто…

– Что?

– О таких пожертвованиях обычно трубят на всех углах. Аббат объявляет об этом в церкви, призывает благословение на голову жертвователя, затем читает проповедь о том, что люди, дарующие монастырям земли, вознаграждаются на небесах. Но я не помню ничего подобного в то время, когда у нас появился Лэнгли.

– Тем более нужно поискать в документах. Я думаю, у этого Томаса есть тайна. А тайна – всегда слабость.

– Я посмотрю. А что мне отвечать тем, кто хочет видеть меня аббатом?

Петронилла улыбнулась:

– Я думаю, лучше отвечать, что ты не собираешься выставлять свою кандидатуру.

Когда Годвин простился с матерью, завтрак уже закончился. По старинному правилу опоздавших не кормили, но трапезник брат Рейнард всегда находил что-нибудь для своих любимчиков. Годвин прошел на кухню и получил кусок сыра с хлебом. Ел стоя, а монастырские служки носили миски из трапезной и чистили железный котел, в котором варилась каша.

Ризничий обдумывал слова матери. И чем больше думал, тем умнее казался ее совет. Если он объявит, что не собирается выдвигать свою кандидатуру, каждое его высказывание покажется незаинтересованным мнением. Он сможет манипулировать выборами, не возбуждая подозрений в том, что действует ради собственной выгоды. А в последний момент сделает свой ход. Теплая волна благодарности родительнице за изворотливость ума и верность неукротимого сердца обдала ему душу. На кухне молодого реформатора и нашел брат Теодорик. Светлокожий монах пылал от возмущения.

– Брат Симеон за завтраком сказал нам, что Карл станет аббатом, – воскликнул он. – И что нужно продолжать мудрые традиции Антония. Слепой ничего не будет менять!

Хитро, подумал Годвин. Казначей воспользовался отсутствием Годвина и с позиции силы заявил то, что вызвало бы возражения ризничего, будь он на завтраке. Заговорщик поморщился:

– Это некрасиво.

– Я спросил, позволено ли другим кандидатам обратиться к монахам таким же образом за завтраком.

Годвин ухмыльнулся:

– Бог с тобой!

– Симеон сказал, что другие кандидаты не нужны. Дескать, у нас не турнир по стрельбе из лука. По его мнению, решение уже принято: аббат Антоний избрал Карла своим преемником, назначив помощником.

– Какая ерунда.

– Точно. Монахи в бешенстве.

Это замечательно, подумал Годвин. Карл обидел даже своих сторонников, лишив их права выбора. Рубит сук, на котором сидит. Теодорик продолжал: