– Хранить? Что хранить?

– Да вот это. Священный огонь. Война с немцами кончилась, а ты выдаешь подписи к фотографиям, словно на дворе еще сороковой год.

– Ты меня разыгрываешь, что ли?

– Нет. Просто мне кажется, вряд ли твой пыл, так увлекавший читателей в начале войны, уместен в издании, посвященном ее концу. Эта тема умерла. Публике наскучили статьи, фотографии, выставки, фильмы о войне. Мы выпускаем нашу продукцию потому только, что ряд министерств никак не может побороть пристрастия к саморекламе. Пристрастия, которое, должен со всей самокритичностью признать, мы же сами в них и пробудили. А может, они просто не могут выдержать, чтобы еще сотня тонн бумаги не была выброшена на ветер, как уж это заведено у чиновников. И… О чем это я?

– Не дай Бог, Джимми услышит, что ты такое тут говоришь, – хихикнул Брайан. – Но давай серьезно… Если ты имеешь в виду, почему я по-прежнему отдаю этому делу все силы, в то время как речь идет только о том, чтобы использовать оставшуюся бумагу… кстати, весьма неуклюжая метафора! Ну так вот: могу сказать тебе, что мне просто нравится писать. Писать вообще, что угодно…

Ингл произнес это задумчиво, прислушиваясь к себе, что совершенно не походило на его обычные, быстрые и торопливые, высказывания. На сердце у Найджела потеплело. Ему уже не хотелось держаться с этим маленьким человечком официально.

– А еще потому, что ты долго пытался попасть в армию, но каждый раз получал отказ по здоровью и в конце концов решил, что тебе ничего другого не остается, как загонять себя до смерти на ниве пропаганды.

Как истый англичанин, Брайан Ингл на какой-то миг окаменел, придя в смущение от такого интимного тона. Затем неожиданно растаял:

– А, вздор! То же самое можно сказать про каждого из нас. Нет, если уж говорить начистоту, у меня есть все, что нужно писателю, кроме главного – воображения. Любопытство, наблюдательность, трудолюбие, духовный настрой – все атрибуты налицо. Но я не умею придумывать. Поэтому я стал критиком, книжным обозревателем. А теперь сочиняю подписи под фотографиями: они дают мне идеи, будят фантазию. Мне остается только пройтись по канве разноцветными нитками.

Будь Найджел способен смущаться, теперь наступила бы его очередь. Но он давно привык относиться к людям, к их поведению с максимальной бесстрастностью, не примешивая сюда эмоций.

– Тебе нужно жениться, – сказал он, как бы подводя итог.

Ингл снова замолчал, предавшись затяжному раздумью. Можно было подумать, он изучает вопрос во всех возможных аспектах – об этом свидетельствовал отсутствующий взгляд его карих глаз. Впрочем, возможно, он просто еще раз смутился.

– Ах, где ты, юность?.. – несколько загадочно ответил он наконец. – Не исключено, что ты прав. Беда в том, что у меня очень высокие требования к женщинам. Высокомерные интеллектуалы сказали бы: лучше относись требовательнее к своим рецензиям, – добавил он, скривив губы.

По-видимому, тут должны были последовать новые откровения; но в этот момент, словно от взрыва бомбы, распахнулась дверь, и в комнату влетела Памела Финлей, помощница Найджела.

– Всем привет! Извините за опоздание, Стрейнджуэйз. Была у зубного врача. Фу, какая духота!

Она промчалась мимо Найджела, за ней со стола взлетели бумаги, и комната стала походить на воздушный коридор позади промчавшегося экспресса. Памела подлетела к окну и широко распахнула его. Стоя перед окном, она сделала несколько глубоких вдохов, завершив их парой гимнастических упражнений. Брайан Ингл в это время прыгал по комнате, собирая разлетевшиеся бумаги.