– Миссис Стэд! – окликнул он из-за ограждения.

– Я здесь.

– У вас есть дети школьного возраста?

– Есть.

– Подойдите, пожалуйста.

Один из молодых офицеров приподнял красно-белую ленту и, поддерживая миссис Стэд под руку, повел ее по буграм и рытвинам туда, где стояли люди в темном.

– Миссис Стэд, что вы об этом скажете? – спросил Лен Фэнермен, показывая ей книжку «Убить пересмешника», дешевое карманное издание. – Это проходят у нас в школе или нет?

– Да. – Ее побелевшие губы только и смогли выдавить одно короткое слово.

– Не припомните ли, в каком классе… – начал детектив.

– В девятом, – сказала она, глядя в его синевато-серые глаза. – Где училась Сюзи.

Врач-психотерапевт, миссис Стэд умела выслушивать плохие вести и всегда учила своих пациентов здраво рассуждать о житейских бедах, но теперь сама бессильно повисла на руке молодого офицера. Я чувствовала, как она клянет себя за то, что не ушла вместе с остальными: сидела бы сейчас дома с мужем или гуляла с сыном.

– Кто у них преподает литературу?

– Миссис Дьюитт. Ребята с удовольствием читают Харпер Ли после «Отелло».

– После «Отелло»?

Она была в курсе школьных дел, и сейчас это пришлось кстати: детективы ловили каждое ее слово.

– Миссис Дьюитт старается разнообразить программу. Перед Рождеством делает упор на Шекспира. Потом, в виде поощрения, дает Харпер Ли. Если Сюзи носила с собой «Убить пересмешника», значит, она уже сдала сочинение по «Отелло».

Все точно, как в аптеке.

Полицейские сделали несколько телефонных звонков. Круг поисков расширялся, и я это видела. Мое сочинение лежало у миссис Дьюитт. Потом она прислала его по почте нам домой, не сделав ни единой пометки. «Думаю, вы захотите это сохранить, – написала она в сопроводительном письме. – Мне очень, очень горько». Сочинение осталось у Линдси, потому что маме было слишком тяжело его читать. «Отринутый и одинокий» – так я его озаглавила. «Отринутый» – это с подачи Линдси, а второе слово я добавила сама. Сестра пробила на полях три дырочки, вставила исписанные моей рукой страницы в чистый блокнот и спрятала у себя в шкафу, под чемоданчиком от куклы Барби и коробкой, в которой – мне на зависть – хранились новехонькие лоскутные куклы Энн и Энди.

Детектив Фэнермен позвонил моим родителям. Сказал, что найдена книга, которую, по их расчетам, мне выдали в школе в тот самый день.

– Мало ли чья это книжка, – говорил отец маме во время очередной бессонной ночи. – А может, она ее просто обронила по дороге.

Никакие доводы здравого смысла их не убеждали.

Еще через два дня, двенадцатого декабря, полицейские нашли мою тетрадь по биологии. Она валялась далеко от того места, где первоначально была закопана, – эксперты взяли образцы почвы. На обрывках бумаги в клеточку, которые выпали из разоренного кошкой вороньего гнезда, можно было разобрать умные слова, нацарапанные под диктовку мистера Ботта, но так и оставшиеся для меня китайской грамотой. Клочки этих страниц уже были вплетены в стенки гнезда, вместе с листьями и веточками. Полицейским удалось отделить бумагу в клетку от полосок другой бумаги, нелинованной и более хрусткой.

Моя одноклассница (у нее за домом росло то самое дерево с вороньим гнездом) по обрывкам опознала почерк. Да только не мой – так писал Рэй Сингх, которому я нравилась. Взяв у матери особую рисовую бумагу, он написал мне признание в любви, но я так и не успела его прочесть. В среду, когда заканчивалась лабораторка по биологии, он вложил этот листок мне в тетрадь. Почерк у него был аккуратный, не то что у меня. Детективам пришлось восстанавливать не только мой конспект, но и любовную записку Рэя.