– Но что нам это дает в расследовании?

– Пока сложно сказать, – ответил Крафт-Эбинг. – Но одно скажу точно – тогда он не страдает слабоумием, тупостью или идиотизмом, что характеризует недоразвитый мозг. Он думает. А значит, способен планировать хотя бы на шаг вперед. Его агрессия и психические девиации могут иметь функциональный, эпизодический характер.

– Он может быть обладателем вполне обычного, человеческого облика, Гален, – вставил Аттвуд. – Как, например, вы или я. Его монстр сидит глубоко внутри и проявляется от времени к времени. Вначале редко. Затем чаще и чаще. Но так сейчас.

– А потом?

– А потом он выйдет наружу полностью.

– Вполне возможно, что его мозг страдает одной из форм психической дегенерации, которая поглотит его навсегда.

– То есть сейчас он не совсем болен, а спустя время будет совершенно помешан?

– С большей вероятностью да, – ответил фон Эбинг. – Но утверждать точно я не стану. Никто не станет, пока он не будет пойман и исследован.

– Тело чистое, – произнес Аттвуд. – Никаких следов побоев, удержания взаперти или связанной. Ладони рук также чистые, не считая свежих маслянистых пятен с запахом корицы на правом запястье, на пальцах и под ногтями ничего нет. Вокруг трупа, естественно, тоже.

– Это лишний раз подтверждает вашу догадку и мои выводы, Валентайн. Он проявляет умеренную осторожность.

– Умеренную?

– Но он же не сбросил тело в Темзу? Или в иное место, где мы бы ее никогда не нашли?

– Тогда почему такая открытость?

– Либо решил, что увезти подальше и бросить в темном переулке будет и без того достаточно, либо…

Крафт-Эбинг на мгновение задумался.

– …либо он для чего-то делает именно так, – завершил за него доктор Аттвуд.

– Можете определить причину смерти? Возможно ли, что она умерла естественным образом?

– Вполне, – кивнул Валентайн. – С телом следует тщательно поработать. Мне сложно ответить что-либо определенное.

– Учитывая это обстоятельство, – задумчиво произнес Крафт-Эбинг, – я бы не стал терять времени даром. Нужно искать кладбище с оскверненной могилой, где захоронение произошло в течение последних трех дней. Если повезет, то мы узнаем ее имя гораздо быстрее.

Детектив-сержант и констебль молча слушали их разговор, благоразумно решив ничего не спрашивать. Вскоре вернулись двое других полицейских.

– Нашли что-то?

– Нет, сэр. Мостовая чистая, никаких следов.

– Сержант, – инспектор Гилмор в упор взглянул на детектива. – Я жду от вас результат.

– Да, сэр!

– Доктору Аттвуду оказывать содействие беспрекословно. Любую информацию, касающуюся этого дела, держать в тайне и докладывать лично мне!

Гален и еще двое констеблей направились прочь в сторону Аппер-стрит или к Миле дьявола.

– Мне нужен Джон Коул, – уходя, бросил инспектор. – Увидимся утром!

Валентайн и фон Эбинг еще несколько минут находились здесь, затем также покинули место преступления, оставив сержанта и констебля наедине с обезображенным трупом…

…Оуэн Палмер был сильно озабочен появлением двух новых гостей леди Уэйнрайт. Однако был сдержан и не подавал вида, что эти двое джентльменов заставили его ощутить внутреннее беспокойство. В отличие от резкого и весьма прямолинейного маркиза Рэймонда Куинси, он был терпелив и умел держать эмоции при себе. Это его особое качество характера не раз приносило пользу, а многие, знающие Оуэна близко, утверждали, что порой они не в силах определить по его лицу, что же в данную минуту чувствует их не по годам сдержанный собеседник. Сам же Палмер предпочитал расслабляться и выпускать пар наедине с собой, вдали от чужих глаз. Он таким образом избегал появления лишних сплетен в свой адрес, а также не давал повод недоброжелателям познать его ближе. К чему окружающим его людям понимать, что он чувствует? Это внешнее проявление слабости, которая небезопасна и может быть применена ему во вред. В этом Оуэн был абсолютно убежден, обладая еще одним свойством – никому не доверять. И, как заведено в природе, второе проистекает из первого. Поэтому завидная выдержка и умение владеть собой были скорее способом защиты, практическим применением инстинкта самосохранения, чтобы выжить. Даже в таком благовоспитанном и светском обществе, где улыбающихся «хищников» было никак не меньше, нежели в самых густых уличных «джунглях» Лондона.