Лукас ловко пристегнул цепь кандалов к кольцу в стене, проверил, надежно ли, и вышел.

– Мы будем рядом, – выходя следом за жандармом, произнес герр Рауш.

Когда дверь с лязгом закрылась, доктор Эбинг сделал шаг в сторону заключенного.

– Здравствуйте Адек, – мягко сказал он. – Меня зовут Рихард фон Крафт-Эбинг. Я доктор и вам не стоит меня опасаться. Я здесь, чтобы поговорить с вами.

Келлер чуть приподнял голову и с интересом посмотрел на профессора.

– Возможно, даже помочь, – добавил фон Эбинг.

– Помочь? – вдруг с неверием спросил преступник. Его голос звучал обычно, даже наивно, и совершенно не увязывался с отпугивающим внешним видом. – Мне?

– Да. Я оказываю помощь таким особенным людям, как вы.

– Разве я особенный? – Келлер искренне удивился.

– Это я и хочу узнать.

Доктор психиатрии продолжал внимательно изучать лицо Келлера и вдруг понял, что его так заинтересовало: отпечаток детской непосредственности – так смотрят подростки, когда ожидают порицания или наказания. Застывшее умственное развитие? Этот факт показался ему весьма интересным. Как и то, что строение симметричного черепа Адека Келлера заслуживало внимания. Нижняя и верхняя челюсти сильно выступали вперед, отчего фон Эбинг сделал вывод о том, что их обладатель относится к типу прогнатов. Запомнив эти два вывода, профессор не стал их тут же записывать в свою книгу, дабы не нарушать устанавливающуюся связь между ними. Куда важнее было разговорить Келлера и получить от него информацию, которую можно использовать в научных целях (работы фон Эбинга были посвящены изучению психопатий).

– Для начала я хочу поговорить с вами, – продолжал доктор. – Хочу понять вас. Вы не против?

Адек не ответил. Молчал и Рихард, терпеливо ожидая реакции.

– Я не против, – наконец произнес тот.

– Садитесь, – профессор осторожно пододвинул один стул к заключенному, на другой присел сам чуть поодаль от него, но так, чтобы не оказаться напротив собеседника, а сбоку. Таким образом, он подсознательно избегал возможной конфронтации в беседе. Келлер послушно притянул стул к себе и присел на него. Звякнули цепи, эхом отражаясь от каменных стен.

– Как вы себя чувствуете, Адек?

– Нормально, – пожал тот плечами.

– С вами хорошо обращаются? – в голосе фон Эбинга слышалась искренняя забота. Это не ускользнуло от слуха арестанта – в его глазах отразилось удивление. Значит, он проявляет адекватность и понимает суть происходящего. Для помешанного, коим слыл Келлер, такая особенность была бы малореальной.

– Не знаю. А как это?

Рихард едва заметно покивал головой.

– Подразумеваете вашего приемного отца? Он с вами жестоко обращался?

– Обычно, – Келлер пожал плечами. Его гориллоподобное лицо, обросшее волосами, не выражало никаких эмоций.

– Скажите, Адек, – сменил направление разговора доктор Эбинг, почувствовав, что эта тема способна заставить собеседника замкнуться в себе, – когда вы находитесь в камере, о чем думаете? Какие мысли приходят вам в голову?

Заключенный задумался. Потом ответил:

– Разные. Всех не припомнить.

– Вы фантазируете?

– Может быть, – при этих словах губы Келлера расплылись в плотоядном оскале.

– Вы прокручиваете в памяти то, что совершали?

– Да. Я вспоминаю. Это все, что у меня осталось.

– Расскажите мне, – попросил фон Эбинг, – о ваших воспоминаниях.

– Вам это интересно? – удивился арестант.

– Иначе не спрашивал бы.

– А вот остальным не интересно, – Келлер вдруг неожиданно захохотал, чуть запрокидывая голову назад. – Они говорят – это отвратительно! Это ужасно!

– Может, им просто не понять вас?