Ну а пока мы на равных: он и я – муромская шпана! Мы вместе бегали к муромской тюрьме, делали передачи сидящим там ворам и воришкам, и расстояние от ворот до камеры сокращалось. Бог миловал, спасла случайность. А милость Божию часто в случайностях можно и не заметить. Смотря как посмотреть. А для меня это МИЛОСЕРДИЯ ДВЕРИ. Все, все «случайности» моей жизни были не случайны, и это вы сами увидите, для чего и сел писать.

А пока я ворую деньги у отца Андрея из его стола, а он их не убирает. Ворую серебряные ризы у мамы с иконы Тихвинской Божией Матери. Ворую такие же у бабушки, а в придачу золотой крестик с мощами – и все в торгсин на шикарные папиросы «Тройка» и всякую сладость жизни. Параллельно с этим стучу по наковальне молотом в кроватной мастерской артели «Детский труд», работая молотобойцем. А жизнь на Лакина складывается по-новому. Там идут службы утром, вечером, по монастырскому уставу. Там живут с нами Татьяна Николаевна Ростовцева и Мария Фроловна. У Елизаветы Дементьевны сняла весь первый этаж Татьяна Николаевна Ростовцева, родная сестра жены Менжинского, соратника Железного Феликса – «рыцаря революции»[44], льющего слезы умиления над больной, бедной птичкой. Менжинский – его зам. И Ягода рядом. Целый «букет» палачей! У Татьяны Николаевны пропуск в Кремль, к сестре. Она хорошо знает всю эту банду по дому сестры. При встрече она не подает им руку.

– Они все у вас в крови, – как бы шутя, говорит она им.

– Да что вы, Татьяна Николаевна, – отшучиваются они, – разве это кровь? Она ж у них собачья. Какая жалость может быть к врагам?!

– Ну, положим, не все там у вас враги. Вот батюшку недавно посадили, какой же он враг?

– А! Вам снова хочется освободить очередного батюшку? Которого? Их у нас хоть пруд пруди!

– Андрея Яковлевича Эльбсона. Дайте ссылку, что вам стоит.

– Для вас, голубушка, чего ни сделаешь. Завтра ж сошлем!

Так отец Андрей оказывается в Муроме, на Лакина, 43, служит литургию О ВСЕХ И ЗА ВСЯ! К нему из Москвы едут его духовные дети, средь них и Лев Бруни[45]. Чтобы приезжие впервые не спрашивали ни у кого и не искали дома, мелом по бревнам нарисована метровая «43», перед домом пустырь – «43» видно издалека.

Приезжал в Муром и отец Михаил Шик[46] – храбрейший еврей, полный георгиевский кавалер, награжденный за храбрость в Первую мировую войну всеми четырьмя степенями Георгиевского креста, во время революции принявший священство и погибший в лагерях. Имя его написано резцом по мрамору в Георгиевском зале Кремля.

Кроме отца Андрея в Муроме в ссылке были и другие батюшки, их до поры до времени держали под надзором по ссылкам. Физически уничтожать их стали с 1934–1935 годов, когда начались настоящие катакомбы и нелегальное существование, а пока батюшки ходили по городу в рясах и, не особенно таясь, служили дома.

Много «отцов» собиралось на Лакина, 43. Они бурно обсуждали положение Церкви, необходимость Собора для решения всех острых ее проблем, что-то писали, о чем-то спорили. Недалеко от нас жила семья отца Сергия Сидорова. Иногда ему удавалось служить в храмах дальних сел, куда бросалась толпа ссыльных и «не поминающих», так как, пользуясь дальностью храма от властей, отец Сергий умудрялся не поминать ни власть церковную, ни советскую. Семья его из-за своей многочисленности влачила нищенское существование. Жена его Татьяна (по-моему, Николаевна) и моя мама очень дружили, она вместе с мамой окончила медшколу. У них было четверо детей: Вера и Таня, Боря и Алеша. Они были почти одного года со мной, и я частенько забегал к ним, правда, моя репутация была в то время весьма скандальной, но среди них я становился сам собой, что давало мне возможность окунуться в забытый мир моего детства. Отца Сергия раньше всех схватили, и он канул в небытие. После его ареста у него родился мальчик Сережа. Нищета усугубилась. Всем миром помогали, чем могли.