Промозглая осень, октябрь, короткий день и длинная ночь, холод собачий, покрытые облаками горы, со всех сторон окружающие городок, грязь и серость, темные неосвещенные улицы… И бесконечное дежурство, переходящее из дежурства в стационаре в дежурство на дому. В тот вечер, вернувшись домой после очередного «марафона» (так мы называли двух с половиной суточное пребывание на работе), отупевший от недосыпания и слабо воспринимающий окружающих, я попытался заснуть. Но чувство тревоги, чувство какого-то «гона» не проходило. Уже тогда я стал слышать внутри тонкий, надсадный звон струны, как предвестник надвигающихся экстремальных событий. В то время я еще не осознавал, что значит этот звук, словно кто-то зажал одну ноту. Только спустя несколько лет я понял, что это предзнаменование, и посылающий его мне еще ни разу не ошибся. Сон упорно не шел, и звонок в дверь оказался окончанием недосказанности ситуации.

– Артем, тебя с работы, – сказал сосед дядя Миша. Мне поставили служебный телефон только спустя три месяца после этих событий – до этого связь со мной осуществлялась посредством домашних телефонов соседей или посылкой скорой.

– Артем, привет. – В телефоне звучал голос главного хирурга Володи Гаштыкова.

– Привезли четырехмесячную девочку с тяжелой черепно-мозговой травмой, твои мудаки уже час не могут поставить подключичный катетер, а девочку надо срочно брать в операционную. Короче, я послал за тобой машину, и не хрен вылеживаться, когда тут такие дела. Хорошо?

Изумительный хирург – хирург от Бога – Володя имел лишь один недостаток. Он был страшным матерщинником. И странно было видеть его, всегда безупречно одетого в цивильный костюм или в операционную форму, со строгими, интеллигентными чертами лица, в очках в тонкой золотой оправе, и при этом слышать от него отборный мат, органично вписывающийся в его речь.

Десять минут по темным, дождливым улицам – и вот я в родной стихии. Вокруг реанимационной койки стояла вся дежурная бригада – главный хирург, заведующий детской хирургией, заведующий травматологией. Ситуация была критическая.

Две четырехмесячные девочки-близняшки остались дома с папой, в то время когда мама выбежала в магазин за продуктами. В магазине была очередь, папа был с похмелья, а девочки громко плакали. Папа, раздраженный головной болью, постоянной бедностью на грани нищеты, желанием покоя и выпивки пытался успокоить крошек, качая и матерясь. Но затем его терпение лопнуло, и он, схватив одну из близняшек за ноги, хлопнул ее головой об стол. В это время в квартиру входила мать девочек, наконец-то купив кой-какой снеди. Последние мгновения трагедии разворачивались на ее глазах. Девочка сразу же успокоилась, перестала кричать и вообще двигаться. Мама в то же мгновение потеряла сознание и рухнула у входа в комнату. Папашка, моментально протрезвевший, кинулся поднимать жену. Она очнулась и со слезами бросилась к малышке. Девочка еще дышала, но без признаков сознания. Мать с криком ринулась к соседям, вызвали скорую. Их всех троих привезли в больницу – мать побоялась оставлять вторую близняшку с извергом-папашей. И вот теперь крошка лежала перед нами с признаками нарастающей дислокации головного мозга на фоне, по всей видимости, внутричерепной гематомы. Нужно было срочно делать трепанацию черепа.

Отец, схватив крошку за ноги, ударил ее головой о стол.

Через пять минут я поставил крошке подключичный катетер, и мы поехали в операционную. Осторожно заинтубировав трахею и начав искусственную вентиляцию легких, я боялся остановки сердца в любое мгновение. Но Бог миловал и девочку, и меня, и мы благополучно проскочили самый трудный момент – момент вводного наркоза. На операции действительно была обнаружена гематома левого полушария, которую успешно удалили. Гемодинамика во время операции не колыхнулась, кровопотеря была незначительной. Потом мы опять оказались в реанимации. Предстояли новые этапы в лечении нашей крошки – интенсивная терапия и выхаживание, – на любом из которых мы могли ее потерять. Все осложнялось тем, что девочка была из двойни – рождена с весом два килограмма, пять баллов по шкале Апгар, находилась на искусственном вскармливании с первого месяца. И, конечно же, в свои четыре месяца она отставала по развитию месяца на три. Бедная, замученная мамочка встретила нас с рыданиями. В свои неполные тридцать лет она выглядела на все пятьдесят и казалась не матерью, а бабушкой близняшек. Но девочка была розовенькой, спала в наркозе, аппарат искусственной вентиляции легких мерно работал, и ее мама постепенно успокоилась. Через три-четыре часа после операции мы отправили ее со здоровой дочкой домой на скорой. К этому времени ее супруг уже сидел в каталажке и превращался в «опущенного», о чем не преминули нам сообщить ребята из горотдела.