– Слушай, Надя, а тебе не страшно вообще? – Григорий с аппетитом поедал салат.

– В смысле? Ты о чем?

– Ты же меня совсем не знаешь. Пустила в свой дом чужого мужика, пошла спокойно с ним в спальню…

Она поперхнулась, он вскочил и, отыскав глазами стакан, налил туда воды из-под крана и протянул ей.

– А что такое? Я не понимаю…

– Говорю – осторожнее надо быть. Ты же меня видишь первый раз! Мало ли что я наплел тебе про маму твою.

– Постой. – Вот теперь она почувствовала, как по спине ее словно проползла холодная змея. – Ты хочешь сказать, что обманул меня?

– Успокойся. Все нормально. Я не опасный.

Но она уже вскочила из-за стола. В глазах ее стояли слезы.

– Слушай, чего ты меня пугаешь? Думаешь, мне не хватило сегодня? Кто ты такой? Что, убивать меня пришел? Грабить? Давай начинай!

Григорий, вместо того чтобы ответить ей, наклонился над сумкой, что стояла возле ног, взвизгнула «молния», сумка раскрылась, и он достал какой-то сверток. Протянул ей.

– Вот, смотри.

– Что это?

– Открой и увидишь.

Она дрожащими руками принялась разворачивать черный пластиковый пакет. Внутри находилась кукла с всклокоченными буклями и в шапке-треуголке и небольшая коробка из-под зефира в шоколаде, а в ней – фотографии.

В воздухе произошло какое-то движение, словно Надя переместилась в другое измерение – так все это было странно и страшно. Запахло чем-то сладким, может, горячим какао или теплыми пирогами. На фотографиях была она, маленькая девочка, сидящая в песочнице в окружении таких же малышей – мальчиков. У нее в альбоме есть такие фотографии. Или вот – мама, с круглым животом, сидит в маленькой комнате, обои в цветочек, за спиной – круглый столик, ваза с розами. И эта фотография тоже ей знакома. Это мама была беременна ею, Надей.

Еще несколько снимков, где она с мамой в парке, на детской площадке…

Она успокоилась – это было первое чувство после того, как она развернула пакет. Григорий – не случайный человек, и он действительно был знаком с мамой. А то, что он намекнул ей о том, что она не должна вот так, запросто, впускать в свой дом посторонних – желание оградить ее от неприятностей. Что ж, он совершенно прав. И ей просто повезло, что Григорий не мошенник и не насильник. И что он просто хочет ей добра, потому и желает предупредить о том, как все это опасно. И ей даже оправдываться было бы глупо, она действительно поступила крайне неосмотрительно, когда впустила его к себе.

– Откуда у тебя это?

– А ты как сама думаешь?

– Если ты был знаком с моей мамой, то только она могла дать тебе эти фотографии. Вот только не понимаю, зачем?

– Скоро все поймешь.

Он интриговал каждым словом, каждым лукавым взглядом, каждой улыбкой, и сейчас, в такой тяжелый для нее день, все это ей было так необходимо!

– Вы разговаривали с мамой?

Зачем она его об этом спросила? Ясно же, что говорили. И когда она показывала ему эти фотографии, наверняка рассказывала о своей единственной дочери, грустила, плакала, понимая, что скоро они расстанутся, что болезнь унесет ее в иной мир, откуда она уже вряд ли сможет помочь ей.

Она бы и разрыдалась, если бы Григорий снова не улыбнулся ей своей потрясающей, легкой улыбкой.

– У тебя была замечательная мама, и я просто не мог не прийти сюда, чтобы не поговорить с тобой о ней.

Единственное, чего она не понимала – зачем маме понадобилось брать с собой в больницу фотографии. Хотя что же тут непонятного – она уходила и хотела видеть перед самым концом все то, что было ей дорого. Вот эти старые снимки.

– Ты сказал, что и сам болен…

– Оставим эту тему. Я поправлюсь. Надеюсь, во всяком случае. Ты же видишь, со мной все в порядке.