Алена сунула блюдо в холодильник и набрала номер Любы.

– Вы позвонили Любови Витальевне Шеиной, пожалуйста, оставьте свое сообщение после гудка…

– Любка, приезжай ко мне! – сказала Алена в трубку. – Серафима сейчас обещалась… Правда, приезжай!

Потом Алена переоделась в свое любимое голубое платье. Воткнула в уши сережки из бирюзы. Заколкой укрепила волосы на затылке (привычный концертный вариант, строгий и сдержанный).

Потом, махнув рукой, решила пуститься во все тяжкие и достала шкатулку с драгоценностями. Конечно, «драгоценности» – слишком сильное слово для этих побрякушек, но когда еще будет повод нарядиться?.. Браслеты, цепочки, кулончики, броши. Блеск и звон.

«Нет, на цыганку похожа…» – посмотрела Алена в зеркало и сняла с себя все, кроме серег. Расточительная и смелая в юности, она после тридцати стала скупой и сдержанной. Потом подумала и все-таки надела на указательный палец большой перстень с сапфиром – пожалуй, единственно драгоценную вещь у нее.

Перстень подарил Алеша к свадьбе. Не поскупился, правда, с размером немного не угадал – пришлось носить его на указательном пальце, хотя какая разница… Сказал: «Тебе идет все синее, голубое… Люблю тебя».

После разрыва Алена хотела вернуть ему подарок, но он не взял.

В домофон позвонили.

– Алена, это я, открывай!

Через минуту впорхнула Серафима – в черном пончо, отороченном красным мехом, в красных сапожках и с красной же сумкой, а на голове – черная шляпа с высокой тульей.

– Ты, как всегда, неотразима… – засмеялась Алена и тут же примерила ее шляпу на себя, повернулась перед зеркалом. – А что, интересно!

– Ты считаешь? – обрадовалась Сима. – А то мне один мужик из машины пальцем у виска покрутил… Хотя, может быть, он просто не в восторге от моего вождения был?..

– Да, скорее всего!

Сима была невысокой, с коротко стриженными рыжими волосами и пухлыми щеками – очень милое и простое личико, но тем сильнее не нравилось оно Симе. Не нравилась ей и собственная фигура с тонкими, очень худыми ножками и несколько преувеличенной задней частью. Сима ни в коей мере не была толстой, но несоответствие некоторых пропорций создавало именно такое впечатление.

Сима была художницей и потому стремилась визуально исправить свой внешний вид. Некоторых она даже шокировала – особенно своим пристрастием к шляпам и ботфортам.

Сима густо подводила брови, чернила светлые, как у всех рыжих, ресницы и красила губы ядовито-красной помадой. Поскольку Алена знала Симу очень давно (лет пятнадцать назад они познакомились в Доме художника), то уже привыкла к ее внешности.

Люба же, которая была больше Алениной подругой, поскольку приехала в Москву из того же городка, к Симиным визуальным экспериментам никак не могла привыкнуть. «Господи, Алена, да скажи ты ей! Что она опять с собой сделала?..» Сима могла нарисовать на своем лице капающие из глаз слезы, могла навертеть вокруг шеи боа из перьев неизвестной птицы и натянуть перчатки до плеч, а однажды даже сбрила брови – «под Марлен Дитрих». Сбривала ли на самом деле Марлен Дитрих себе брови или нет, Алену не волновало, в отличие от Любы…

– А я винца привезла! – радостно сообщила Сима, стянув с себя через голову пончо. Под пончо на ней было атласное платье цвета шампанского с разрезом до пупа и стянутое на груди брошью в виде божьей коровки. – Красненького…

– Ты же за рулем!

– А я для тебя. Ты будешь пить, а я буду на тебя смотреть, – ласково сказала Сима.

Они прошли в комнату.

– Я Любке позвонила, – сообщила Алена. – Может быть, тоже сейчас приедет. Или нет – я на самом деле с автоответчиком разговаривала…