Сначала коварный Владимир долго теребил и покусывал ее груди. Одновременно с этим он ласкал распухший клитор. Елена Николаевна закатывала от истомы глаза и стонала во все горло.

Ловко двигая веревкой, Владимир немного приподнял ее роскошный зад и ввел в скользкое нутро довольно толстый огородный огурец. После этого он заставил Елену сесть плотнее и попрыгать на нем. Елена сходила с ума от неописуемого наслаждения.

– Володя, ты демон! – в порыве страсти крикнула она. – Демон! Ты не человек!

И вместе с ее криком за окошком раздался гром.

– Кажется, гроза начинается, – пробормотал он. – До этого парило, и ласточки низко летали.

Ее слова, как ни странно, обрадовали его. Ему даже показалось, что его мощный приап налился поистине свинцовой тяжестью. Его он и направил в умащенный маслом багровый тоннель Елены. Она вскрикнула и забилась в конвульсиях. Одновременно с этим он продолжал ритмично ласкать ее розовую горошину, распухшую до невероятных размеров.

Елена уже не стонала… Она скорее выла от неописуемого экстаза. Когда внутри ее разорвался огненный шар, ее голова упала на грудь. Как и обещал Владимир, Елена Николаевна была без сознания. Сразу за ней бурно кончил и он сам и зарычал подобно страшному зверю.

Спустя час они лежали в кровати. Он нежно целовал ей покрасневшие от веревки запястья и шептал слова любви. За окошком мерно стучали капли летнего дождя.

– Тебе не было больно?

– Нет, мой хороший. Это было волшебно…

– Я иногда бываю груб…

– Нет же! Ты лучше всех! Боже, как хорошо… – шептала она, не стесняясь. И слезы восторга катились по ее щекам.

– Володенька, как я теперь стану жить с Ваней? Ты ведь изменил меня всю. Я же до самой смерти никого другого не полюблю.

– Смерти нет, душа моя, – спокойно отвечал он.

– Я же когда умру, то буду сидеть на облачке и ждать тебя.

– Не жди, – вдруг сказал он и встал.

Он подошел к окну. Серое от туч небо висело низко над землей. Дождь монотонно барабанил по стеклу. Старая оконная замазка не справлялась с потоками воды – на мелкий подоконник натекли рыжеватые лужицы. Рядом стоял горшок чахлой герани, обернутый в папиросную бумагу.

«Какая здесь всюду тоска! Ну почему эта земля дышит ею из года в год? Россия! В какой-нибудь Италии или Франции даже дожди идут иначе. И все равно – именно сюда меня так тянет всем сердцем. Тянет до боли. Вы, господин смотритель, спрашивали меня, где бы я предпочел родиться в следующий раз? Да, где же еще, кроме как здесь? Ибо печаль эту звонкую впитывает каждый русский с молоком матери. Он наполняется ею с первыми шагами по этим лугам, полям и вольным травам. Он вбирает ее с каждым глотком воздуха. Он видит ее в глазах нищих возле паперти. Ею лучатся большие глаза коров. Ею полны глаза русских женщин. И нет ничего чище и святее этого. Родина. Куда я от тебя?»

– Нет, нет, Володенька, Лодя, Лоденька! – она встала рядом. – Я знаю, что мы теперь долго не умрем. Мы будем жить долго-долго и тайно встречаться. Хорошо?

– Конечно, – тихо отвечал он. – Мы непременно будем встречаться…

– Давай пить чай.

– Давай.

Они растопили самовар, и совсем по-домашнему, она завернутая в простынь, он в одних лишь брюках, сидели напротив друг друга за круглым столом и пили чай с маковыми кренделями. За окном тихо барабанил дождь. И ее голубые глаза казались ему такими синими и бездонными.

«Как сейчас эта женщина похожа на Глашу. Та тоже, вот так, мечтала жить вместе, в тихой глубинке. Рожать детей… Тогда мне все это казалось скучным до удушья. А сейчас? Сейчас бы я с радостью остался жить даже с этой милой Леночкой. Что за загадка таится в женщине? Зачем их создал господь? Не для того ли, чтобы наполнять этот мир чуть видимым порядком и чувством гармонии? Или, напротив, хаосом? Или мои порывы ложны и вызваны лишь тоской по всему живому? Я призрак? Или нет? Она этого не чувствует, значит – я живой. А она? Перестань, Махнев… Эдак недолго ощутить привкус тлена на губах. Может, рядом со мной сидит такой же мертвец?»