. О том, что это утверждение является отнюдь не голословным, свидетельствует хотя бы следующая оценка, данная английским ученым А. Петерсоном, который на рубеже 1860–1870-х годов провел в Венгрии два года и оставил объемную аналитическую книгу о стране и ее жителях. Кстати, она была также издана в России. Будучи сторонником национального государства, он полагал, что венгры, как и англичане и французы, либо должны сделать всех жителей страны венграми, либо сами станут со временем немцами или славянами, между которыми находится их страна. «Высказывая подобное мнение, я хорошо понимаю, что встречу немало возражений со стороны венгерцев, – писал он. – Они же все убеждены в том, что всё как было до сих пор, так будет и впредь, т. е. венгры, словаки и румыны по-прежнему будут жить друг подле друга, с той лишь переменой к лучшему, что теперь они будут жить между собой в мире и братской любви, пользуясь всеми благами национального равенства. Я же, напротив, полагаю, что… каждая страна должна стремиться к однородности относительно языка и национальных чувств»26. Последние слова западного ученого совпадают с утвердившейся в Западной Европе концепцией национального государства, предполагающей общность языковых и государственных границ. В Центральной Европе, в том числе и в рамках Австро-Венгерской монархии, подход был иным, более либеральным и базировался на принципиальных основах, введенных ещё императрицей Марией Терезией и Иосифом I, предполагавших единую национально-культурную и языковую политику для титульных и малочисленных народов. Другой вопрос, что эти принципы так и не смогли уберечь монархию от распада. Однако в конечном счете ни мрачный прогноз Петерсона об исчезновении венгров, ни идиллические представления о братской любви между народами исторической Венгрии не оправдались.

В западной, т. е. австрийской части Австро-Венгерской монархии австрийская (или австро-германская державная) идентичность, самоидентификаяция отдельных национальностей становились несколько проблематичными, ведь в тех землях существовали значительные национальные анклавы, и некоторые из них, например, чехи, добивались дальнейшей федерализации монархии. Чешская нация, к примеру, добивалась триализации двуединой мнархии с центрами в Вене, Будапеште и Праге, опираясь при этом на идеологию австрославизма. Существенным основанием для этого они считали свою государственность в прошлом, к тому же в Моравии местные немцы и чехи сами договорились о равноправии двух языков в административных органах и повседневной жизни. Но не разделяли австроидентичность итальянцы, которые стремились к собратьям, проживавшим вне рамок монархии Габсбургов. В восточных провинциях Австрии, расположенных восточнее горного хребта Карпат, сложилась далеко не простая идентификационная ситуация во многонациональных областях. Народы, населяющие эти провинции, прошли весьма схожую и противоречивую историю восточноевропейского национального развития. В Галиции, например, со смешанным польским и украинскими населением в политических движениях края, наряду с национальной самоидентификацией, довольно сильно проявили себя также австрофильские представления. При этом отдельные национальные группы к концу XIX столетия открыто требовали полного самоопределения в рамках монархии либо выступали за присоединение к России. В результате, в польских провинциях австрийской части монархии поляки стали доминирующей нацией и политическими соперниками восточно-прикарпатских украинцев, что и было использовано господствующими кругами Австрии в своих интересах. Галицийские поляки получили, как известно, политические привилегии от Вены в сфере образования, административного управления, печати и пр., что затрудняло процесс национальной самоидентификации у галицийских русин и украинцев. Если «чехи и сербы стали символом непослушания и противостояния, то большинство поляков, особенно консервативного политического крыла – примером лояльности и верности монархии, с которой они полностью идентифицировали себя»