М. Ю. Лермонтов. Акварель Е. Тремера.

«Прощай, немытая Россия…» – бросил в сердцах молодой офицер Лермонтов, уезжая из столицы на Кавказ. И мы до сих пор соглашаемся: «Да, мы такие, мужичье сиволапое, борода во щах, грязь под ногтями…»

Объяснить этот «выверт логики» можно исключительно упорным желанием видеть Россию непременно грязной и нечистоплотной. Причина в конечном счете – в логике нашего «подкинутого сословия». Еще реформы Петра заставили «прогрессивное» дворянство считать, что Запад культурнее и чище России, а мы – отсталые и немытые.

Довершил начатое век XIX, насыщенный «освободительными» движениями и революционными организациями, основными героями которых был не народ, а дворяне, разночинцы, интеллигенты. Сознание интеллигентов было так же раздвоено, как и сознание дворян, но еще больше отягощено комплексами, истерическим стремлением примирить разные стороны своего бытия. Одна из важнейших особенностей нравственно мятущегося русского интеллигента – поиск и обличение собственных пороков. Примерно в таком стиле: «Конечно, я скверный, я гадкий, но зато я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием». Волна «обличающих» самих себя статей, литературных произведений и мемуаров поднялась в конце XVIII столетия и достигла апогея в середине – конце XIX века. Эта линия самокритики и самопорицания очень хорошо видна во всех культовых произведениях того времени – от «Путешествия из Петербурга в Москву»[2] и трудов Новикова[3] до произведений Чернышевского[4], Герцена[5], Чаадаева[6].

При этом, конечно, никто и никогда, по обычаю, не критикует лично себя. Хочется критиковать «систему в целом». Поэтому при моде на самобичевание, конечно, достается не отдельным интеллигентам, а России целиком.

Дворянский историк Н. М. Карамзин упрекал Петра I в потере национального чувства, в стремлении насильственным путем сделать из России «вторую Голландию». Народовольцы же обвиняли царя скорее в противоположном: по их мнению, он еще «мало» сломал в России, делая ее «второй Голландией» недостаточно жестоко и стремительно.

Среди прочих упреков звучало и обвинение в «вековой» русской грязи. Итак, что есть Россия? Деревня. Лапотник-мужик. Что есть мужик? Грязь, вонь, вши. Спят вповалку, не раздеваясь, на полу. Совокупляются в грязной общей и единственной комнате в деревенской избе. Сальные волосы, всклоченные бороды. Дырявая рубаха, подпоясанная веревкой, да рваные лапти. Зубов нет. Изо рта – вонь. Дети возятся где-то вперемешку со скотом. Вот вам – Святая Русь! Все: «Прощай, немытая Россия», гуд бай, май лав, гуд бай!..

Якобы только реформы Петра и вытащили дикую Россию из пучин азиатской грязи. Чтобы подтвердить свои суждения, народовольцы щедро черпали высказывания из книг Олеария, Маржерета, Флетчера, Герберштейна…[7] Кого угодно.

Как правило, заезжие мемуаристы XVI–XVII веков представляли противоречивые, взаимоисключающие описания образа жизни и быта русских. «Приходилось» с кровью выдирать из них то, что ложилось в теорию. Олеарий описывает страну, в которой на каждом шагу стоят бани, мыться в них – народный обычай, и люди любят горячую воду и березовые веники. Впрочем, об этом писали практически все путешественники.

Писали и о том, как к мосткам летом, к прорубям зимой сходятся женщины стирать.

Кстати, ни одного описания грязного русского или русского в грязной одежде нет. Ни у Маржерета, ни у Олеария, ни даже у ярого русофоба Штадена[8].

Это, конечно, остается без внимания. Но вот у Олеария мелькнуло: мол, близ Москвы, на самом въезде в город – свалка. Ага! Получен нужный аргумент! И авторитет Олеария уже работает на нехитрую идею – про грязную, заваленную нечистотами московитскую столицу.