Он мне надоел. Пришлось заставить его подняться и на некоторое время заклеить ему пасть, чтобы не орал. Я уже не впервые видел, как плачут, когда плакать нечем. Смотрел бы и смотрел, но надо было работать. Я повернулся и пошел прочь. О слепце пока можно было не беспокоиться – если он и впрямь видит третьим глазом, пусть идет на свет; если не видит, тогда и говорить не о чем.

Я уже понял, что без шума не обойдется. Мясник хотел что-то вякнуть, но раздумал, когда наткнулся на мой взгляд. Он сунул красные волосатые руки под прилавок, на котором был разложен натюрморт в лиловых тонах из костлявого мяса, и достал дробовик. Для такой массивной туши он двигался достаточно быстро. Кстати, другие лавочники тоже. Но не быстрее, чем я.

Моя первая пуля попала мяснику в брюхо и отбросила его на колоду, в которую был воткнут топор. Заряд из обоих стволов дробовика проделал дыру в тонкой дощатой стене лавки. Кажется, немного картечи досталось молочнику – во всяком случае, с той стороны стрельбы не последовало. Зато другие идиоты расстарались вовсю. Ими двигал извращенный корпоративный дух. Видимо, они решили, что кто-то решил прибрать к рукам их вонючий базар. Если бы хоть один из них попросил меня: «Самаэль, возьми меня с собой», – я показал бы ему, как велик мир на самом деле, я взял бы его в странствие, которое бедняге не могло даже присниться, я вдохнул бы в его ничтожную жизнь ярость и счастье запредельной силы, научил бы магии, отодвигающей смерть… но они, эти жалкие торгаши, держались за свои лавки, за свое мясо, за свою темноту. Я отправлял их туда одного за другим, не испытывая ничего, кроме сожаления.

Не нуждаясь в рекламе, я изображал из себя обыкновенного бандита. Помимо всего прочего, это означало, что в меня попадали пули и картечь. Мне даже было любопытно вспомнить, каково это – испытывать боль. И я разрешил своему мясу чувствовать. Я шел сквозь огонь, поглощая модифицированной плотью раскаленный металл и осознавая, что это только начало. Слепец плелся за мной с перекошенным лицом. Думаю, в ту минуту он мало что соображал и двигался исключительно под моим влиянием. Я начинал ему сострадать. Как ни крути, у меня был иммунитет против свинца, а у него – нет.