В дни революции Иоффе был председателем Петроградского военно-революционного комитета, который передал власть Совету народных комиссаров. Вести переговоры ему поручили, потому что он хорошо говорил по-немецки.

В Брест-Литовске немецкие и австрийские дипломаты расспрашивали Адольфа Иоффе о том, что же происходит в России. Он с воодушевлением рассказывал о целях социалистической революции. Опытные дипломаты воспринимали его слова скептически. Его партнер на переговорах австрийский дипломат граф Оттокар Чернин записал в дневнике: «Удивительные люди эти большевики. Они говорят о свободе и общем примирении, о мире и согласии, а при этом они, по-видимому, сами жесточайшие тираны, каких видел мир, – буржуазию они попросту вырезывают, а единственными их аргументами являются пулеметы и виселица».

Представители Четверного союза в принципе согласились с формулой мира без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов. Немецкое правительство заявило, что готово отозвать оккупационные войска и предоставить народам Польши, Литвы и Курляндии право самим определить свою судьбу. Но большая часть ЦК партии большевиков вообще исключала возможность подписания какого-либо документа с империалистической державой. Владимир Ильич сказал Троцкому, что остается одно – затягивать переговоры в надежде на скорые революционные перемены в Германии. И попросил это сделать самого Троцкого.

После бурлящего Петрограда Троцкому показалось в Брест-Литовске просто скучно. Деятельный нарком не хотел терять времени даром. Он усадил стенографисток и надиктовал им очерк об Октябрьской революции. На переговорах он выступал очень умело и убедительно. Но в Бресте Троцкий, по словам историков, желал слишком многого: закончить войну, поднять немецкий рабочий класс на восстание и сохранить престиж России. Выполнить эти задачи одновременно оказалось невозможным. Как ни старался Троцкий затянуть переговоры, наступил момент принятия конкретного решения.

Троцкий с Лениным не очень хотели подписывать официальный мир с немцами еще и по другой причине: и без того поговаривали о том, что они продались немцам. Большевистские лидеры оказались в безвыходном положении. Изобретательный Лев Давидович придумал формулу, которую предложил Ленину:

– Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу. Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать.

– Это было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы немцы оказались не в силах двинуть свои войска против нас, – озабоченно отвечал Ленин. – А если немцы возобновят войну?

– Тогда мы вынуждены будем подписать мир. Но тогда для всех будет ясно, что у нас нет другого исхода. Этим одним мы нанесем решительный удар по легенде о нашей закулисной связи с немецким правительством.

В руководстве партии большинство требовало войны с немцами. Темпераментный Феликс Эдмундович Дзержинский заявил, что подписание мира – это полная капитуляция. Григорий Евсеевич Зиновьев, будущий председатель исполкома Коминтерна, считал, что мир ослабит революционное движение на Западе и приведет к гибели социалистической республики в России. Урицкий отметил, что у него «рука не поднимется подписать похабный мир». Партия вышла из повиновения, и Ленин остался в меньшинстве. Предложение Троцкого оказалось единственно возможным компромиссом.

На заседании ЦК Сталин сказал: «Ясности и определенности нет по вопросу о мире, так как существуют различные течения. Надо этому положить конец. Выход из тяжелого положения дала нам средняя точка зрения – позиция Троцкого». На заседании ЦК она получила большинство голосов.