Гай, щурясь от тёплых и нестерпимо ярких для его воспалённых глаз бликов, чуть пошатываясь, отправился вверх на взгорок. Туда, где тянулись свежеокрашенные в нежно желтковый цвет стены монастыря. Близость обители ощущалась по мере концентрации определённых настроений и разговоров. Женщины неторопливые, с непонятным Гаю, но определённым светом в глазах, тёплые даже на мимолётный взгляд, шли по мостовой, прислушиваясь к чему-то внутри себя, словно все они беременны. Конечно, все они не были, но Гай просто напитывался этим неторопливым, идущим изнутри светом, недоступным ему, и ловил обрывки разговоров:

– Сначала думала чёрную, в белый большой горох, а потом увидела такую беленькую, всю-всю беленькую. Я выбирала, а тут какая-то женщина подошла, в синем платочке, прямо около меня закрутилась, возле косыночек: «Ой, мне бы купить, нужна мне такая». Старуха в лавке высунулась: «Таня, это ты, что ли?», а та закивала и на мою беленькую косыночку смотрит: «Вот эта прям моя, будто меня ждёт». Тогда я быстро деньги достала и продавщице протягиваю – вот эту, вот эту… Просто вдруг поняла, от жадности что ли, хочу такую косыночку, и всё тут. «Я на неё тоже смотрела», – как-то с претензией даже этой Тане говорю. И на что мне эта косыночка, я их сроду не носила… Какая мне была разница? Один раз к мощам прислониться. Какая разница? А почему-то захотелось в беленьком, радостном…

Эти радостные, никчёмные, суетливые разговоры про косыночки казались Гаю полными значения, и в иное время раздражали бы, а сейчас даже вызывали слёзы умиления. Впрочем, глаза могли слезиться и от непривычно яркого света, Гай улыбнулся и своей внезапно навалившейся сентиментальности, и попыткам эту сентиментальность объяснить чем-то другим, тем, что он застеснялся сам себя.

«Лиде бы понравилось это», – вдруг подумал он, и опять же ему стало радостно от того, что вспомнил Лиду. Везде Гаю чудились хорошие знаки. И эта косыночка… Так мило…

Даже опостылевшие нищенские обеды в монастырской трапезной, овеянные мыслями о Лиде, казались уютными и полными значения. На него разом упали то ли воспоминания минувшей ночи, то ли болезненный, но такой приятный бред. Утренний резкий звонок перекрыл плотным, душным полотном ночные видения, но разговор о косыночке мягким крючком подцепил и вытащил видение, от которого шла приятная дрожь по всему телу. Да, Гай уверен, что видел сон, но каким же достоверным, до запахов, ощущений, мельчайших деталей было это сновидение.

***

Ему приснилась сегодня Лида. Тени прыгали по обшарпанной стене, танцевали, дёргаясь, как эпилептики в припадке, размазывались серыми кляксами и снова концентрировались в подобие образов. Гай попытался прикоснуться к Лиде, но она испуганно отдёрнула к груди руку, вся как-то сжалась настолько отчаянно, что он тут же оставил всякие попытки удержать эту зыбкость. Хотя ему неистово захотелось тут же присвоить Лиду себе. Его тело узнавало её, Гай мог поклясться, что руки помнят податливую теплоту кожи, тонкий, почти незаметный пушок на сгибе у локтя, интимную ямочку над ключицами, когда Лида ёжится. Откуда он знал это? Давным-давно знал, чувствовал, жалел её.

– Вы о чём-то думаете? – спросил он, исполняя тем самым неловкий отвлекающий манёвр.

– Наверное, – пожала Лида гладкими плечами. Гай очутился в облаке тех самых духов, аромат которых он почувствовал и в прошлый раз.

– Я стояла тут и стояла, не зная, кто я и что мне делать, – виновато улыбнулась Лида. – Какой-то невероятно тоскливый комар всё плакал тоненько над головой, этот разрывающий душу плач всё никак не умолкал.