Слышала, как гулко и учащённо бьётся его большое сердце под моими ладонями. Миша накрыл мои руки своими, прижал, словно хотел вложить его прямо мне в ладошки.

– Скажи честно, было? Ты любишь её?

– Я люблю тебя! Ты знаешь это. Чувствуешь. Не можешь не чувствовать! – крепче, почти до боли, сжал мои руки, вдавил их в каменную грудь. – А там... Было... Один раз. В последнюю ночь, когда я уходил.

Я закрыла глаза, не в силах видеть его лицо. Сжала пальцы в кулаки, рванулась. Хотелось свернуться улиткой, забраться в панцирь, захлопнуть его, забаррикадировать и сдохнуть в нём от боли. От картинки, как он целует её, прикасается руками, делает всё, что делал со мной, меня буквально выкручивало.

Миша не позволил отстраниться, удержал мои кулачки в своих больших ладонях.

– Прости.

Вот так просто "прости"?

Невыносимо хотелось исчезнуть из этой жизни, нашей квартиры, из уютной, обжитой мною кухни, в которой мы любили вместе готовить, не спеша завтракать по выходным, отбирая друг у друга самые вкусные кусочки, шутя и целуясь.

Я отвернулась, пряча взгляд. Попыталась вырваться из крепкого захвата. Зачем мне его сердце, если оно принадлежит другой?

– Лина, родная, я объясню, не убегай, не закрывайся от меня.

– Говори. – вздохнула глубоко, моргнула, глядя в потолок, убивая в зародыше закипающие слёзы. – Говори, только отпусти меня. Не хочу твоих прикосновений.

Миша отступил на шаг, выпустив мои руки, и с силой потёр заросшее трёхдневной щетиной лицо ладонями.

– Не знаю, поймёшь ли ты меня. Поверишь ли. Но это нужно было ей. Не мне. В ту ночь я уходил к своим. Был удачный момент, наши пошли в наступление и были совсем рядом.

Муж опёрся одной рукой в бок, второй потирал лоб, пытаясь найти слова.

– Я уходил, а она оставалась. Одна. Ей было страшно. Так у неё хоть я в доме был. Теперь она оставалась совсем без защиты. Я ничего не мог ей предложить. И с собой взять не мог, было слишком рискованно, опасно. Она плакала прощаясь.

– И ты утешил. – горько ухмыльнулась я. Мишка, исподлобья бросил на меня мрачный взгляд.

– Я несколько месяцев морозил её. Видел как ей тяжело, одиноко, страшно. Понимал, что она ждёт от меня. Поддержки, уверенности, что она не одна, с ней рядом сильный мужчина. Она не предлагала себя, гордость или воспитание не позволяли. А намёки... я не слепец, всё видел и понимал. И в эту ночь уступил. Я должен был успокоить её. Я дал ей то, в чём она в этот момент больше всего нуждалась.

Я могла понять это. Мне даже было жаль их обоих. Они вместе столько времени прожили в постоянном напряжении, в городе, где им грозила смертельная опасность. Они не могли не сблизиться, ведь были друг другу единственной опорой. И Айше я понимала. Не влюбиться в моего мужа невозможно. Я была благодарна ей, правда. За то, что не испугалась, спасла, выходила. Но нынешнее её поведение, претензии на моего мужа...

Миша смотрел на меня, грустно качающую головой.

– Ты дал ей надежду, Миш. Она решила, что между вами чувства.

– Нет. Я никогда не давал ей повода так думать. Она знала, что у меня есть ты. Что я люблю тебя и хочу вернуться к тебе.

– Ты рассказал ей, что называешь меня Лунтиком! Она назвала меня так!

– Я не говорил! – Мишка вдруг метнулся ко мне, зажимая в угол. Взял моё лицо в ладони. Дышал тяжело, отрывисто, прямо мне в губы. – Я не мог ей такое сказать! Никому не мог! Это только моё, наше!

Рычал так, будто обвинял меня в чём-то. В недоверии, лжи. Но это была правда. Айше знала моё тайное прозвище.

– Тогда откуда? – попыталась отпихнуть мужа, но против него я как бабочка против медведя.