Первым, что я приобрела благодаря бегу, стало умение регулировать дыхание, включая сбалансированность и контроль. А в конце, когда я уже бегала по инерции быстро, я обрела покой, а покой всегда низкотемпературен. Ах, это обширное пространство охладившейся души! Я обуздывала глупую словоохотливость, косность и помешательство. Внешне я была невозмутимой, улыбчивой, и всегда производила впечатление робкой девушки, у которой нет собственного голоса. Но на самом деле я была человеком неспокойным, нервным, суетливым, неспособным прогнать тревожные мысли, колеблющимся и вдобавок грубиянкой. Что самое ужасное, я, похоже, только измывалась над собой. Помню тот момент, когда я впервые не находила себе места, убивалась и чувствовала себя беспомощной. Случилось это однажды вечером, осенью 1991 года, когда мой старший двоюродный брат Сюаньцзы погиб в аварии. Я до сих пор не написала о нем ни строчки, пробовала, но передо мной тут же всплывало его лицо – молодое, смеющееся, от которого не укрыться и при виде которого рвется сердце. Ему было двадцать. В тот день вся наша семья примчалась на место происшествия, и даже сейчас та сцена стоит передо мной. Столько лет прошло, а трагедия по-прежнему ошеломляет. Раздался пронзительный крик моей тети; я тут же переключилась с картинки передо мной, а потом и вовсе закрыла глаза, из которых ручьем лились слезы. Брат на мотоцикле столкнулся с автомобилем, двигавшимся во встречном направлении, тело откинуло на два чжана[34]. Человек не в состоянии нарисовать эту картину, как не в состоянии написать что-то на прощание.

Каждый год во время половодья по Янцзы приносило трупы – раздувшиеся, зловонные и тошнотворные. Мы выросли на берегу и привыкли к подобным смертям. Эти трупы, не имевшие к нам никакого отношения, всегда вызывали у нас, детей, своеобразную радость. О, вот тетенька, браслет с руки так и не смыло, а вон ребенок со связанными руками, а вот парень и девушка, у которых ноги и руки привязаны друг к другу… Мы галдели, спорили, строили догадки, кто из-за чего умер, а я… я никогда не чувствовала сожаления из-за этих оборванных жизней. Только когда умер брат, я впервые поняла, что такое смерть. Так близко, так реально, так больно. Как будто бы кто-то тайком вынул что-то из тела, словно весна лишилась зелени, а роза – аромата. Я теряла контроль. «Да кто вообще позволил ему купить мотоцикл?»; «Почему в тот день он захотел непременно куда-то поехать?»; «Тот, кто его сбил, должен заплатить жизнью за жизнь…» Не понимаю, как можно измениться настолько, чтобы перестать прислушиваться к голосу разума. Под градом этих вопросов бедная тетя, всхлипывая, лишь обнимала меня. Затем я словно бы впала в транс: не рыдала, а онемела, язык стал сухим, ничего сказать не получалось. Внезапно я лишилась сна, всю ночь лежала с открытыми глазами, а еще все лицо усыпало прыщами. Тело горело, и я просто не могла больше так бесцельно торчать в четырех стенах. Через несколько лет я поехала на юг, в Гуандун, поезд мчался глубокой ночью, у локомотива горели фары, и казалось, словно он воспламенился и от боли несся вперед. При виде этой картины я тут же вспомнила обо всех тех поздних вечерах, холодных весенних вечерах, наводненных лунным светом. Сначала я бежала вдоль кромки поля до железной дороги, потом вдоль рельсов, а в ушах свистел ветер, шелестевший листьями камфорных деревьев. Я заворачивала в местную начальную школу, начинала без отдыха наматывать круги по пустынному стадиону, пока не выбивалась из сил настолько, что падала на землю. Во время этого механического бега в голове без конца звучала оглушительная траурная музыка, которая заполняла зал для прощания с покойным; оркестр играл на духовых инструментах, и от этой музыки веяло смертью, будто она призывала душу умершего, и ужаса было больше, чем скорби. Брата вынесли из морга, а потом очень быстро занесли в зал, мы поспешно засвидетельствовали свое почтение; потом была кремация, и я видела, как из двух громадных труб крематория в воздух поднимаются столбы черного дыма, а вокруг подозрительно пышно зеленеют деревья. Брат умер, я оказалась совершенно к этому не готова. Но больше всего я оказалась не готова к тому, что в нашем мире существует одиночество и расставание навеки, и я – посреди всего этого, и никуда не скрыться. Мне тогда было семнадцать. Я своими глазами видела весь процесс от гибели человека до погребения, меня вынудили принять то, что человек, словно по мановению волшебной палочки, вдруг ни с того ни с сего исчезает.