Однако после возвращения на станцию Давид свел все их с Эльзой имущество до пары наборов одежды и совсем уж элементарных вещей вроде той же бритвы. Причем все из этого могло использоваться в качестве оружия – простое наблюдение, которое никто не сделал. Потому что никто к молодой паре в гости не ходил. Все остальное имущество Давида, равно как и медицинское барахло Мафусаила, было обменяно на вещи, не вызывающие на первый взгляд подозрений – ремонтные наборы, пустые гильзы, мотки проволоки, обязательные инструменты. От доктора оставили разве что компактные аптечки. По умолчанию все это добро хранилось в потайном отделении под большим непонятным ящиком Мафусаила. Единственное, что пропало и с глаз, и из памяти очевидцев возвращения блудного Женьки – это его автомат, который не нашелся даже в ходе обысков, проводимых с позволения пары.

Более опытный в таких делах наблюдатель вроде любого из обитателей того же Метрограда с первого взгляда сообразил бы, что молодые люди хотят быть готовыми к выходу со станции в любой момент. Местные же жители ничего не замечали. Слишком много они вложили в родную станцию, чтобы просто так допустить саму мысль о том, что кто-то может захотеть сбежать отсюда.

Заниматься в палатке было особо нечем, и обычно внутри стояла тишина. Ни разу молодые не устраивали скандалов, не повысили голоса. Ни разу не появился запах самогона – привычный элемент станционной бытовухи во всем Кресте, чего уж греха таить. Ни ссор с соседями, ни конфликтов за лишнюю доску или сантиметр площади. Ни единого происшествия вроде внезапно загоревшейся обшивки, что тут случалось время от времени с другими домами. Поэтому никто не знал, чем конкретно там могут заниматься молодые, лишенные всем понятных недостатков.

И поэтому никто не видел, как Эльза, лежа на спине, возилась с нижней крышкой ящика, предусмотрительно поставленного на упоры. Повязанный на голову платок уже давно покрылся россыпью металлических опилок. Она то и дело сдувала их, чтобы не попали в глаза. Держать инструменты на весу было неудобно, но девушка не произнесла ни слова жалобы.

– Почему никто не додумался попробовать разобрать его снизу? – спросила она.

– Потому что никому нет дела, – ответил Давид. – Смотри, чтобы не придавило.

– Ты вытащишь меня.

– Могу не успеть.

– Не можешь.

Эльза сменила отвертку на пассатижи.

– Саморез застрял, – сказала она. – Совсем долго тут сидит… Высверлить бы.

– Нельзя, услышат. И квоту электричества выработали на той неделе.

– Мы же ничего не использовали сверх меры.

– Я помню. Квоту сократили для всех. А мы с тобой за одного считаемся.

– Мне все еще не выдали паспорт. Не принимают за свою.

– Я четыре года охранял эти чертовы часы, и все еще не целиком свой, – напомнил Давид.

Он вытер бритву о тряпку, сложил ее, сунул в карман.

– Дай я покручу эту штуку, – предложил он. – Иди, прогуляйся.

– Меня загрузят перепрокладывать кабели.

– Значит, ты повысишь свои навыки в этом непростом деле.

– Оно не только непростое, оно скучное, – Эльза вздохнула, выползла из-под ящика.

– Да, помню, – усмехнулся Давид. – Ты у нас творческая натура.

Эльза продолжала сидеть, глядя на ящик.

– Мы поймем, как он работает, – пообещал Давид. – И нам будет что показать Иону.

– Тебе так нужна причина, чтобы его увидеть?

– Скорее, ищу повод отсюда уйти.

– Я уже ничего не ищу.

Эльза поднялась, положила отвертку на ящик.

– Мне здесь тесно, – сказала она.

– Тебе и в Датаполисе тесно будет.

– Ну уж нет, – помотала Эльза головой. – Больше никогда.

– «Никогда» – это очень долго.