– Тамара, скажу честно, пока вопрос о выходе – твоем или кого-то еще из Ботаников – не стоит. Отсюда выйдут те, кто выживет, и то лишь тогда, когда болезнь будет излечена. Да и не к лицу тебе просить о таком: сама же говоришь, что из-за вас с Виктором все началось. Ты должна принять ответственность на себя и работать здесь, с этими людьми, которые страдают по вашей вине.

– И это говоришь ты, Анна? Это говоришь ты?! – Тамара произнесла это надрывным голосом, едва не срываясь на крик. – Вспомни, кто инициировал полевое испытание мицеона здесь, в Ботаниках? Кто кричал на Ученом совете и в Инспекторате, что это решит проблему продовольствия в Республике? Ты! Мицеон – это твое детище! Это ты, Анна, во всем виновата…

– А ты считала по-другому? По-моему, ты была докладчиком на Ученом совете.

– Что я? Кто я такая? Я во всем верила тебе, – теперь Тамара уже плакала. – А надо было верить Виктору… Он нашел мицеон, он увидел его пищевую ценность и плодовитость, но он же предположил, что мицеон, вернее, его первичные, не дошедшие до нас формы, – биологическое оружие, сброшенное в Последнюю мировую. Он ведь и тебе говорил не раз, что мицеон продолжает мутировать, и нельзя проводить его открытые испытания, пока мы не найдем устойчивую форму…

– Так это же ты убедила его молчать на Ученом совете…

Вера, даже не видя лица профессора, не сомневалась, что та произнесла эту фразу с омерзительно циничной улыбкой на лице. Тамара уставилась на Анну, потом истерично всхлипнула и, уже задыхаясь от плача, произнесла:

– Да, я… Это я по твоей просьбе убедила его молчать… И он согласился… И ты была уверена, что он согласится, потому что знала, что я для него значу… Я его использовала для тебя… А ты нас использовала для себя самой… Ты по нашим трупам въехала в Ученый совет…

– Все, хватит, Тамара. Поговорим об этом позже, а пока осмотрим инфицированных.

Тамара отвернулась, продолжая тихо подвывать, надела головную часть скафандра и стала затягивать шнуры, зажимающие герметичные стяжки между головной и туловищной его частями. Из-за трясущихся рук или безразличия она сделала это не очень тщательно, и одна стяжка завернулась так, что в образовавшуюся щель сзади была видна тощая шея Тамары. Анна в этот момент стояла сзади и однозначно заметила эту оплошность. Вера была уверена, что она поправит стяжку своей подруге или хотя бы сообщит ей о разгерметизации, но та не сделала этого, даже когда ее коллега направилась к лепрозорию.

– Постойте, я вам скафандр поправлю, – громко сказала Вера, догоняя Тамару. Проходя мимо профессора в узком коридоре, она специально, но как бы нечаянно толкнула ее.

Лепрозорий находился в мастерской поселения Ботаники. В старой ржавой двери не было предусмотрено запорного устройства, между дверью и стеной коридора вставлялись упоры, не дававшие открыть дверь. Так от больных ботаников отгораживались ботаники здоровые или, вернее, считавшие себя пока здоровыми. Перед тем как открыть дверь, по команде Веры двое ее людей поставили на боевой взвод арбалеты и вскинули их для возможного выстрела. На удивление, за дверью не было слышно плача или стонов, не было слышно ни единого шороха.

Одна потолочная лампочка мастерской давала очень тусклый свет. В тесном помещении на станках, верстаках, стульях и прямо на полу сидели и лежали около двадцати больных. На звук открывшейся двери они зашевелились, начали вставать и подходить ко входу в мастерскую.

– Назад, всем назад! – приказала Вера.

Больные остановились и молча уставились на посетителей. На этих людей, больше похожих на леших, было страшно смотреть. Их тела полностью покрылись наростами, словно стволы трухлявого дерева трутовиками. У некоторых из-за этих твердых на вид опухолей не было видно глаз, носа, ушей. Профессор отшатнулась от дверного проема и, похоже, только усилием воли заставила себя сделать шаг обратно и снова смотреть на эти порождения кошмара.