«Будь что будет. Зачем я тогда сюда шел, если сейчас назад поверну?»

Оценив местность, я решил держаться края уцелевших зданий: и посмотреть на источник звука, и остаться незамеченным. Обойдя разрушения, которых в этом месте было почему-то больше, чем обычно, осторожно выглянул из-за угла.

Открывшееся мне зрелище заставило оцепенеть. В ярком лунном свете несла свои чернильные воды Москва-река, заключенная в камень набережной. Небо было чистым, только редкие темные облака медленно и величаво проплывали среди ярких звезд. Возле берега, касаясь накренившимся бортом каменного обрамления реки, черной даже на фоне темной воды массой выделялось огромное судно, скорее всего баржа. Над ее палубой, как скелет какого-то сказочного дракона, торчал покосившийся кран. А прямо передо мной зияла огромная яма. Край этой ямы или воронки от мощного взрыва вплотную подходил к разрушенной набережной, и речная вода свободно затекала внутрь, закручиваясь водоворотами. Именно из этой воронки и исходили непонятные звуки, но, что там творилось, с моего относительно безопасного места было не рассмотреть. Во-первых, мешал вал выброшенной земли, за который я заглядывать пока не решался. Залезть на гребень – это как самому забраться на обеденный стол к голодным монстрам. Во-вторых, то, что было видно, накрывала густая тень. «Надо найти место повыше, – подумал я и с интересом уставился на баржу. – О! Если обойти и залезть со стороны кормы, то с палубы все хорошо будет видно».

Сказано (в данном случае – подумано) – сделано.

Пригибаясь за насыпью и стараясь не шуметь (хотя звуков было предостаточно и мои шаги вряд ли были бы услышаны), я шустро перебежал по дуге и скрылся в тени огромной кормы судна. Вот тут и было самое слабое место моего плана: чтобы залезть на баржу, надо было или выходить на освещенную набережную, или спускаться в воду. Ни того ни другого делать не хотелось.

Скрючившись за вывороченной гранитной плитой, я оценивал свои шансы быть незамеченным. Вода казалась очень соблазнительным способом скрытно загрузиться на эту ржавую посудину, тем более что со стороны реки с борта свисал оборванный трос, но… ВОДА. Инстинкт самосохранения вопил, что этот способ неприемлем. А с другой стороны – три метра открытого пространства, прыжок – и цель достигнута… «Нет, в воду не полезу, хоть режьте».

Дождавшись, пока очередная звонкая трель заполнила собой все окружающее пространство, я сорвался с места и на одном дыхании, в три прыжка, преодолел открытый участок. Отчаянно оттолкнувшись, перелетел пропасть между бортом и набережной, в глубине которой плескалась черная вода.

Несмотря на то, что крен судна значительно снизил высоту борта, перескочить его мне не удалось. Зацепившись ногой за край, я грузно рухнул на палубу. Грохот от моего падения был слышен, наверное, даже на Тульской. Перекатившись, не замечая боли в ушибленном плече, я поспешно спрятался за бортом. Сердце колотилось в бешеном ритме, и было ощущение, что оно вот-вот выскочит прямо через защиту и «броник».

Немного отдышавшись, я по-пластунски подполз к ближайшему клюзу и осторожно выглянул на набережную. Мои робкие попытки научиться летать не прошли незамеченными: на гребень вала выползло насекомое, брат-близнец того, с кем мы повстречались на узкой дорожке, отсекая мне дорогу назад. Оно вылупило свои гляделки, щелкало жвалами, издавало уже порядком надоевшую мне трель и пыталось определить источник шума, а главное – уходить пока никуда не собиралось.

«Вот кто у нас тут, оказывается, живет! Почему-то я не удивлен».