– И тебе, брат.

Друг перекрестился и смело направился к полусфере. Шаг за шагом силуэт становился все тоньше, пока не исчез в сияющем мареве.

– Суки! Грохнули одного из лучших бойцов! – ревел Майор, нарезая круги у стола. – Сломали оборудование. Похерили «Носорога». Это перемирие? Это перемирие, я спрашиваю?!

– Бугор сказал, это не его люди, – раздраженно ответил Форбс. – Какие-то отщепенцы или сектанты. На Безымянке таких пруд пруди.

– Конечно! И у каждого ушлепка по гранатомету и броневику! Предлагаю прокатиться в гости и угостить их той же малиной. Кто за?

Толстяк откинулся на спинку и сцепил пальцы на безразмерном животе. Док покачал головой.

– Да, мы потеряли Волка. Отличный был добытчик. Исполнительный. Профессионал. Но если развяжем войну – сгинем все.

– Правильно, – делец постучал по виску. – Деньги любят тишину.

Военный сплюнул и махнул рукой.

– А что до этого вашего Купола – то и хрен с ним. Стоит себе – и пусть стоит. Экспедиций больше отправлять не будем – накладно. Но своим туда строго-настрого запретим соваться. Чтоб и на километр, – Форбс сделал ударение на «о», – не подходили.

Пухлая кисть легла под лампу. Следом немедля упала длинная и холеная. Майор долго сомневался, но, в конце концов, дал добро.

Триумвират принял решение.

Декабрь 2033-го, Самара

Его путь лежал через руины. Новички наивно полагают, что они безмолвны. Гнетущую тишину разбавляют лишь редкие завывания тварей, эхо выстрелов и далекие вопли бедолаг. Брехня.

Подточенные годами и непогодой дома продолжают рассыпаться – медленно, но верно. Где-то падают небольшие куски, где-то оседают целые стены. Порой кажется, будто в паре кварталов великаны играют в бабки. Стук, шуршание и грохот не смолкают ни днем, ни ночью, о тишине можно только мечтать. Услышите, что Самара – город костей, знайте – скелеты под ногами тут ни при чем.

С высоты зимний город похож на ошметки грязного пенопласта, расстрелянного в упор крупной дробью. Внизу же больше напоминает каменоломню. Взрывная волна слизала крыши, тепловая дотла выжгла бетонные коробки на два-три этажа вглубь. Обломки засыпали улицы, похоронив под собой железные гробы – автомобили.

Шагая по завалам, Спас старался не забывать, что топчет останки тех, кого не так давно знал. С кем учился, работал, пил кофе, дружил, ссорился, мельком виделся по пути на службу. Эти воспоминания – бесполезный балласт, но они удерживали в душе старого бродяги остатки умершего мира, а вместе с ними – и крохи человечности. Те же, кто отторгал их, забывал прошлое и погружался в хаос настоящего, быстро кончали как дикари с Безымянки. Или хуже.

Один умник сказал: любить поверхность можно только из-под земли. Золотые слова. Лишь последний балбес найдет в черно-сером рябящем мусоре красоту и притягательность. Спас как раз из таких, но его толкнула наружу нужда, а не ветер в голове или шило пониже. Он рискует, чтобы его ребенок жил в достатке и каком-никаком уюте. И видит этот ужас каждый день, чтобы ей не пришлось столкнуться с ним. Никогда.

Разглядывая диковинные следы на снегу, мужчина думал о дочери. Восемнадцать стукнуло, а детство все не выветривается. Сталкером стать мечтает, наружу просится… Дуреха. Видела бы, что там творится. Но не увидит. Спас скорее умрет, чем это допустит.

– Папа?

Добытчик вздрогнул и оглянулся. Казалось, пустоглазые дома вот-вот схлопнутся и раздавят чужака, посмевшего вторгнуться в их вотчину, разорвут на части гнутой арматурой.

– Ты уже вернулся?

Звонкий родной голосок звучал отовсюду. Галлюцинация? Здесь возможно всякое. Спас облизнул губы и выдохнул: