Геннадий на мгновение замер, сделал шаг назад, сверху вниз глядя на своего ученика.

– Я сделал? Ошибаешься, мальчишка, ты сам стал таким, добровольно, – прошипел он.

– Я выполнял ваши приказы! Всегда, безоговорочно! Зачем вы сделали это со мной?

Доктор Менгеле сощурился, опустился на корточки рядом с ним.

– Сколько времени я потратил на тебя, маленький ты мерзавец… – разочарованно протянул он. – Сколько раз объяснял тебе, что мы трудимся на благо выживания. В нашем деле нет места жалости и бабским соплям, и вот, когда я научил тебя всему, что знал сам, возвысил тебя до небес, над всеми жителями бункера, ты бросаешься упреками. Знаешь, мне обидно, что мой лучший ученик, практически научный гений, стал мне врагом, решил ослушаться. Слишком много ресурсов вложено в тебя. Но ты будешь жестоко наказан, если я не услышу слов раскаянья и просьбы о помиловании. Мне будет жаль не тебя, а лишь своих сил, хотя, признаюсь, я разочарован и даже несколько огорчен тем, что мне предстоит искать нового человека, который вряд ли будет так талантлив, как ты. Но уясни для себя, щенок: я сделаю так, чтобы ты умолял о смерти, но ты будешь жив еще очень долго. Проси прощения сейчас, и мы забудем об этом.

В голосе ученого сквозило разочарование, смешанное со злостью. Не стоило рассчитывать на милосердие.

Дмитрий закрыл глаза, не желая видеть и слышать. Здравый смысл подсказывал ему, что сейчас нужно встать на колени и признать свою ошибку, и все будет так, как раньше. Но что-то внутри противилось этому, не давая сказать нужных слов. Перед глазами стояли изувеченные фигуры его подопытных. Юноше казалось, они рядом, поддерживают его, и становилось легче не отступить, не отказаться от внезапно открывшейся истины, окончательно переступив черту.

– Не хочу. Простите за то, что предал вас, учитель, но то, что мы натворили, – за гранью разумного. Это не наука, не выживание, это сумасшествие и дикость. Делайте, что хотите, но я больше не с вами, – тихо сказал Дима и сжался, ожидая удара.

Доктор Менгеле брезгливо ткнул его носком сапога.

– Вставай. Я даю тебе ночь на раздумья, спать ты сегодня не будешь. Посидишь в карцере, подумаешь, что можешь потерять. Захочешь вернуться – я дам тебе успокоительного, ты выспишься, и мы забудем это недоразумение. Откажешься – пеняй на себя.

Из-за двери появился конвоир, Геннадий тихо отдал ему приказ, и Дмитрия увели. Перед его глазами все плыло, на лице наливались кровью синяки. Страх не ушел, но прежнее отчаянье становилось уверенностью и готовностью искупить свою вину страданиями, пройти очищение болью и погибнуть как мученик. Юноша уже считал себя приговоренным к смерти, а внутри росла решимость идти до конца.

Солдат втолкнул его в карцер, бросил рядом серую рубашку заключенного с нашитой белой полоской-номером.

– Триста четырнадцать… – одними губами выговорил Дмитрий.

Он знал, что нужно делать. Кому, как не ему, были лучше всего известны порядки, которые он сам так требовал соблюдать от несчастных пленников его и Доктора Менгеле?

Юноша стянул с себя рубашку, расстегнул ремень. Ему вдруг стало до слез жаль отдавать пряжку в виде руки скелета, хулиганскую штуку, которую он случайно нашел на поверхности в одну из первых экспедиций, и больше с ней не расставался. Но если спрятать – отберут силой, и снова будет больно…

Дима осторожно погладил пряжку пальцем и бросил ремень на пол. Это конец. Ему показалось, что этим жестом он лишил сам себя последней надежды на спасение. Всеобщее почтение, основанное на страхе, хорошая еда и чистая постель остались в прошлом, за дверью его тюрьмы, а ему – серая форма заключенного с нашитым номером, холодные бетонные стены крохотной каморки и бесконечная пытка до конца его недолгой жизни.