Браво, профессор! Твой пациент теперь просто обязан вернуться и сказать тебе «спасибо».

Теперь Анатолий чувствовал только легкую слабость и зверский аппетит. Он быстро оделся. Выйдя наружу, присел у костра рядом с Клавдией Игоревной. Та, угадав его желание, налила полную миску супа, передала гостю и уставилась на огонь. Анатолий вооружился ложкой и, в несколько приемов, добрался до дна миски.

– Клавдия Игоревна, а где ваш сын? Тот мальчик…

– Миша на станции. Скоро вернется.

– А как случилось, что вы с сыном живете тут одни? А люди?

– А много добра нам сделали эти люди? Лично я получала от них в подарок только зло и ненависть. Не знаю, может, в Метро и встречаются хорошие люди. У тех, с кем имею дело я, нельзя вызвать сочувствия. Можно только запугать. Заставить дрожать от страха, рассказывая о Звере. А те люди, которые довели тебя до ручки, разве они хорошие?

Злых людей не бывает. И те, которые били меня, – хорошие люди. И те, кто выбил глаз Марку Крысобою, – тоже добрые люди. Анатолию очень хотелось ответить Клавдии Игоревне цитатами из любимой книги. Возможно, раньше он так бы и сделал. Однако после знакомства с Никитой и Корбутом все изменилось. Не прав был Иешуа. Прав был Понтий Пилат. Злые люди существуют.

– У меня – отдельная история.

– Вот и у меня отдельная. Когда жизнь наверху закончилась, я спустилась в Метро вместе с мужем. В отличие от других мужчин, растерянных и напуганных, мой Слава знал, что делать. Полковнику, военному летчику было лучше других известно, что ядерный удар приведет к катастрофе и жизнь на поверхности станет невозможной. Он не просто спустился в Метро выживать, он пришел, чтобы доказать: люди и под землей могут и должны оставаться людьми. Тогда я была молода и красива. Находилась под защитой самого сильного человека на свете и ничего не боялась. Мой Слава стал одним из первых сталкеров. Возглавил отряд смельчаков, выходивших на поверхность уже тогда, когда пламя радиации еще не успело погаснуть. Это благодаря им в Метро появились свиньи. Мой муж руководил той смелой экспедицией на ВДНХ. В те времена моя жизнь казалась сказкой, а самым большим страхом и разочарованием – когда он задерживался на поверхности. Не знала я тогда, что такое настоящая беда. Она пришла шесть лет назад. Тот день навсегда врезался мне в память, выжег в ней след каленым железом. Утром меня осмотрел врач, а к середине дня я уже знала, что беременна. О ребенке мы мечтали еще на поверхности. Я с нетерпением дожидалась возвращения мужа, подбирала нужные слова, чтобы рассказать о свалившемся на нас счастье. Слава вернулся очень усталым, расстроенным. Я-то думала, он будет кричать от счастья, а он только кивнул головой. Всю ночь он просидел у костра, курил самокрутку за самокруткой. Я была обижена, не подходила к нему. Ждала, что он вернется в палатку и попросит прощения. Как много бы я отдала за то, чтобы вернуть ту ночь. Не знала я, что она будет последней в жизни моего мужа.

Толя заерзал, прокашлялся. Трофическая язва на душе этой женщины оставалась свежей, и залечить ее ему было нечем. Но Клавдия Игоревна теперь уже говорила не с ним, а со своим Славой.

– Я бы… все сделала бы иначе. Я бы ему все-все сказала, что всегда хотела сказать и на что никогда не хватало времени. Ну или хотя бы прижалась к нему, обняла бы, и сидела так всю ночь, и не уснула бы ни на миг, чтобы на всю оставшуюся пустую стылую жизнь с ним насидеться… Но я осталась в палатке. А он – у костра. Утром я встала, подошла… Костер погас. У Славы был жар. И без сознания он лежал. Потом пришел в себя ненадолго…