Сечь была военизированной организацией, насаждавшей закон и порядок огнем и мечом (чем принципиально отличалась от клана Листонош). Власть казаков зиждилась на грубой силе; есаулом становился самый крутой бандит в округе. Но, став есаулом и надев казачьи погоны, он вступал в иерархию подчинения и раз в год участвовал в большом сборе, где принимались решения, важные для всего Крыма в целом, а не конкретного хутора.

Принимал эти решения гетман. С точки зрения вчерашнего степного бандита, а ныне есаула, гетманская булава была символом абсолютной власти. Поэтому грызня за нее шла нешуточная.

И Олеся, похоже, стала разменной монетой в этой игре.

Листоноше меньше всего хотелось влезать во внутренние дрязги казаков. Но – он дал слово вахмистру Огневу доставить Олесю ее отцу. Иначе смерть пластунов стала бы абсолютно бессмысленной. Да и чисто по-человечески не мог Пошта бросить девчонку в руках Ступки, заклятого врага ее отца. Хоть Олеся была не подарок, выручать ее надо было. Из тех самых общечеловеческих ценностей, за возрождение которых ратовал клан Листонош.

Покинув пылающий цирк – огонь все-таки перекинулся на шатер шапито, и в центре Симфера заполыхал огромный костер, от которого во все стороны разбегались визжащие зрители и клоуны, – Пошта вернулся на постоялый двор, рассчитался за номер, оседлал Одина и пустился в погоню.

Направление он представлял себе достаточно четко – ставка есаула Ступки располагалась в коше Хамовщина. По расчетам Пошты, туда было не более чем полдня пути для обычной лошади и часов шесть для Одина, восьминогого скакуна невероятной скорости и выносливости.

«Если повезет, – подумал Пошта, – нагоню казаков в степи. Это будет значительно проще, чем штурмовать хутор Ступки…»

Пошта выехал на рассвете. Бледно-розовое солнце поднималось над горизонтом, окрашивая степные травы в мягкие пастельные тона. Воздух был свеж и напоен ароматами трав. Копыта Одина уверенно отбивали ритм о каменистую дорогу.

Вдалеке, на самом горизонте, клубились султанчики пыли от конного каравана. Так как ехал Пошта в сторону, прямо противоположную популярным торговым маршрутам, то караван этот с высокой вероятностью принадлежал похитителям Олеси.

Пошта пригнулся к могучей шее Одина, похлопал по зеленоватому, лоснящемуся боку и прошептал на ухо:

– Давай, родимый! Выдай по полной!

Один фыркнул, взбрыкнул передними копытами – и выдал.

Боевые скакуны листонош могли развивать скорость до семидесяти километров в час по нормальной дороге и до сорока – по пересеченной местности. Это была, что называется, крейсерская скорость, которую конь мог поддерживать в течение пяти-шести часов (с одним седоком и без груза). Восемь ног его ходили в затейливом аллюре – нечто среднее между иноходью и рысью.

Но мог Один и скакать галопом. Это давало скорость до сотни – но сжигало ресурсы коня за час.

Если Пошта не ошибся, Один должен был нагнать караван похитителей за этот самый час. А там можно будет дать коню отдохнуть после бешеной скачки (главное – не кормить и не поить, сдохнет животина, а дать побродить, остывая и замедляя сердцебиение), пока Пошта будет разбираться с казаками-беспредельщиками.

Главным недостатком галопа была сумасшедшая тряска, которую выдерживал не каждый ездок. Копчик можно было разбить об седло в кровь.

От встречного ветра слезились глаза. Из-под шипастых копыт вылетали фонтанчики пыли и комья сухой земли. Под кожей коня перекатывались мощные мускулы. Дыхание вырывалось из ноздрей в ритме ровном, как у машины. Задница в ровном ритме билась об седло.