Он собрал в самом большом помещении – бывшем операционном зале банка – всю свою команду, всю тридцатку единомышленников, за исключением троих: один охранял зал снаружи, еще двое контролировали вход в здание.

Здесь имелись стулья, но никто из бойцов не стал садиться, все чувствовали, что услышат сейчас нечто важное – еще ни разу их командир не объявлял «общий сбор» и никогда еще, пожалуй, он не выглядел настолько собранным и серьезным, несмотря на его нелепое, совсем уж не по погоде одеяние. Впрочем, к этому «пунктику» Кардаша его подчиненные настолько привыкли, что воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Надень тот сейчас, к примеру, обычный костюм или останься в единственной рубахе и брюках – это вызвало бы куда большее удивление.

Иван Андреевич обвел собравшихся взглядом и удовлетворенно кивнул. В зале царила полная тишина. Нельзя сказать, что Кардаш настолько зашугал своих людей, что те боялись в его присутствии пошевелиться. Да, он был со всеми строг, но никогда не опускался до непотребного ора и уж тем более – рукоприкладства. Если и наказывал – то исключительно по делу и соразмерно с тяжестью проступка. А когда было за что похвалить, непременно это делал. Всё это плюс те умения и знания, которыми делился Иван Андреевич с подчиненными, и оказало на них влияние куда более действенное в плане дисциплины и послушания, чем беспредел остальных командиров. Кардашевцы всё это видели, а поскольку Иван Андреевич собрал возле себя изначально не самых глупых людей, то и прекрасно всё понимали. Но теперь они застыли в напряженно-молчаливых позах. Как уже говорилось, люди буквально ощущали витающую в воздухе серьезность момента и жаждали стать сопричастными тому, что собирался поведать Кардаш.

Тот еще раз кивнул, достал блокнот и что-то в нем отметил. Затем поднял взгляд, вновь обвел им присутствующих и тихо, но так, что услышали все, произнес:

– Ну что ж, настал, как говорится, наш час.

Затем он вкратце рассказал о случившемся и, как о чем-то само собой разумеющемся, о своем решении занять место Серпа. А потом сухо, без лишних эмоций и слов, сообщил подчиненным, что им нужно делать. Причем он расписал их действия сразу для нескольких вариантов возможного развития событий и озвучил кодовые слова и фразы, согласно которым бойцам следовало поступать в той или иной ситуации.

– Мы должны сработать четко и слаженно. Иначе мы проиграем. А это, смею вас уверить, означает для всех нас только одно – смерть. Даже не надейтесь, что Сургуч кого-то пощадит, как бы вы его ни умоляли.

Впрочем, он мог бы этого не говорить – характер и методы Сургуча были всем хорошо известны.

А потом Иван Андреевич добавил:

– Если кто-то не желает рисковать, чувствует нерешительность, приказываю тому остаться. В случае моей… нашей неудачи вы, возможно, хотя и не наверняка, заслужите от Сургуча пощады. Если же всё пройдет, как задумано, я никого наказывать не стану. Прошу назваться тех, кто остается.

Взгляды собравшихся бойцов забегали по залу, однако на месте остались все. Кардаш уже убирал в карман блокнот, когда раздался одинокий голос:

– Я остаюсь.

Все разом повернули туда головы, а те, кто стоял рядом с говорившим, шагнули от него в стороны. Иван Андреевич посмотрел на открывшегося его взору «отказника». Это был худой, долговязый боец с круглой, маленькой, полностью лысой, как у большинства, изъязвленной головой, на которой выделялись по-совиному круглые глаза и непропорционально длинный, загибающийся книзу нос. Прозвище Цапл подходило к этому молодому, вряд ли старше двадцати лет парню как нельзя лучше.