– Так проводи даму до ганзейского поста, чтобы ее никто не тронул.

– Конечно, красотуля, пойдем, – воодушевился мужчина, потом вдруг покраснел и приглушенно произнес: – Меня Серега, ну то есть Сергей зовут.

«Застенчивая машина для убийства, как это мило», – подумала девушка, взяла мужчину под руку и, встав на цыпочки, прошептала ему на ухо:

– А я – Ева.

– Теперь это мое любимое имя, – сказал Серега.

– Оно просто обязано быть твоим любимым, по крайней мере, до ганзейского поста.

Мужчина захохотал, и девушка пронзительно засмеялась следом, переполошив бомжеватых обитателей Павелецкой, греющихся возле костра. Только сейчас Ева обратила на них внимание. Господи, как же они были страшны! Без волос, в каких-то нарывах, покрытые струпьями… кости да кожа…

Среди покалеченных радиацией людей девушка заметила ребенка, мальчика лет шести-семи. Он был абсолютно лыс, с непропорционально большой головой, испещренной ранками. Сквозь дырявое грязное рубище проглядывало рахитичное тельце. Ребенок смотрел на костер и улыбался. Неужели он счастлив? Босой, почти голый, еле держащийся на хлипких ножках, он тянул хрупкие ручонки к огню.

Ева непроизвольно поежилась. В двух свитерах, в брюках и поддетых под них шерстяных колготках она все равно мерзла, а тут этот мальчик, маленький живой скелетик… улыбается. Просто потому, что лучше любого матерого сталкера знает, что такое блаженное тепло потрескивающего в промозглой тьме костра. И лучше любого сектанта-проповедника ощущает милость Господа, позволяющего протянуть на жалких крохах пищи еще один день. И больше любого ганзейского сибарита любит жизнь, потому что она может покинуть его в любой момент. Мальчик был счастлив потому, что огонь, пылающий в ледяной мгле, хоть немного согревал его маленькие прозрачные ладошки.

Девушка вспомнила, что у нее в рюкзачке осталась еще одна банка тушенки.

«Я сделаю его еще счастливее!» – мелькнуло в голове Евы.

Она подалась вперед, но Серега не отпустил ее руки.

– Не надо, – хрипло сказал он, качая головой, – не обижай пацана. Завтра он не получит того, что ты дала ему сегодня, почувствует, что ему чего-то не хватает, и костер уже не будет его так радовать.

Ева и Серега молча спустились в переход, тускло освещенный немногочисленными лампами.

– Электричество сюда только утром подают, – сказал мужчина, – а ночью здесь черт ногу сломит. А еще тут крысиные бега проводят…

Ева ничего не ответила. Дегенеративный ребенок, греющийся у костра, оставил неприятный отпечаток на душе, а слова Сереги и вовсе будто полоснули ножом по сердцу. Ведь прав он, на все сто процентов прав! Помоги убогому, а завтра он тебя проклянет. За ложные надежды и мучения от того, что не может получить большего – или хотя бы прежней, вчерашней пайки.

«Лучше бы я была той девочкой из ноутбука! Давно бы уже погасла и ничего этого не видела!» – Ева остановилась и, чуть помешкав, сказала:

– Спасибо тебе, Сережа, но дальше я пойду сама, тут уж совсем недалеко.

Мужчина ухмыльнулся, щека со шрамом нервно дернулась. В глазах мелькнуло нечто, похожее на печаль.

– Да все я понимаю… и ты все понимаешь, – сказал он, развернулся и зашагал в сторону своей родной Павелецкой радиальной.

Ева подошла к посту. В переходе было безлюдно, если не считать двух угрюмых пограничников и странной парочки: мужчины среднего возраста и девчонки лет шестнадцати. Они сидели на разорванном ватнике, прислонившись к стене. Ева остановилась и внимательно посмотрела на мужчину. Было в нем что-то необычное, не свойственное жителям подземного мира: точно вовсе он и не из метро, а откуда-то из другой, чужеродной вселенной.