– А я ведь просил, Тимур, – выдержав продолжительную паузу, проговорил Колодезов. Голос звучал ровно и холодно, можно даже сказать, привычно. Именно такой тон появлялся у дядьки, стоило Тиму попасться на какой-нибудь шалости или оплошности. Обычно разговор завершался фразой: «Сделай так, чтобы я больше этого не видел, не слышал, мне не рассказывали и так далее по списку». И Тим давал слово. Оно вовсе не означало, будто он переставал озорничать, но дядька ни о чем не узнавал, и этого было абсолютно достаточно.

Однако теперь замять конфликт вряд ли удастся, да и не хотел Тим отказываться от идеи вылазки в Москву. Почему? Пожалуй, он сам не мог ответить на этот вопрос. Душно стало в родном поселении, надоело вставать, патрулировать, выполнять нехитрую работу, дежурить, ложиться спать и знать, что и завтра ничего не изменится, скорее всего, так и пройдет вся жизнь, и не случится в ней ничего нового и интересного. Становиться героем или доказывать свою правоту Тим тоже не особенно стремился, хотя с детства довлеющий над ним Колодезов изрядно ему надоел. Наверное, он ощущал себя кем-то сродни этой неопознанной птице, которой в свое время до смерти захотелось вылететь из родительского гнезда.

– Про-сил? – отрывисто произнес Тим. – Не распускать язык и не волновать наше болото? Так я сказал лишь своим. А что сам идти собрался, так это мое дело.

– Ошибаешься, – нахмурил брови Колодезов.

– Вряд ли.

– Я на тебя рассчитывал, – сказал дядька.

Тим покачал головой. Эту фразу он слышал постоянно, начиная с самого раннего детства. На него, наверное, с пеленок рассчитывали. Рассчитывали, что он станет вести себя примерно; рассчитывали, что не станет капризничать, как иные неблагоразумные и невоспитанные дети; рассчитывали, что будет хорошо учиться; рассчитывали, что не будет ввязываться в авантюры и бездумно выполнять приказы (если они, разумеется, исходят не от Колодезова); рассчитывали-рассчитывали-рассчитывали – хватит, надоело!

– Не стоило.

Наверное, Колодезову сильно не нравилось, в какое русло зашел разговор, но он старался не давать эмоциям воли. Тим же от этого лишь сильнее заводился. Как же он устал быть кругом обязанным и не получать ничего взамен, кроме холодности. Наверное, наори на него сейчас дядька, он проникся бы и, возможно, даже признал себя непредусмотрительным обалдуем, которому втемяшилось в голову идти незнамо куда. Однако Колодезов прятался за ледяным спокойствием, а значит, и Тим возводил свою стену.

– Мы же родственники все-таки.

Тим вздохнул и вовремя прикусил язык, а то непременно ляпнул бы нечто вроде: лучше бы не были.

– И говорю я с тобой лишь из-за этого, – заметил Колодезов, прибавив: – тебе следовало бы догадаться.

– А любого другого ты расстрелял бы, не допросив?

Дядька тяжело вздохнул и исподлобья взглянул на Тима. Грязно-серые глаза впились в переносицу, и потребовалось немало выдержки, чтобы не отвести взгляд.

– И кого же я расстреливал? Хоть одного назови.

Тим вряд ли смог бы. Он и сам уже не помнил, откуда у него, да и у многих в поселке появилась присказка: не балуй, а то Колодезов расстреляет. Уж не из-за того ли нагана, о котором знали все и многие завидовали (оружие было красивым)? Дядька не столько руководил поселком, сколько правил железной рукой, слыл суровым мужиком, но таким, за спиной которого можно укрыться, как за каменной стеной. Потому и недовольных было крайне мало, и Тим не знал никого, кто метил бы на место Колодезова.

– Ладно… – Дядька махнул на него рукой. – Ты ведь чего в башку дурную втемяшишь, уже не выкинешь.