— Время подходящее, чтобы в будущее заглянуть — Чуров день близился, день, когда грань миров стирается и пращуры взирают на дела наши, к очагу своих потомков приходят, братчину разделяют, — говорила волхва, поднимаясь по тропке, что вытоптала за это лето.

Капище, что высилось недалеко от детинца, древнее. Тут, у соснового бора в глуши благодатной.

Прежде чем войти, Доброрада свёрток с требой в руки Вейи вручила.

— Принеси в дар, негоже с пустыми руками приходить к богам, — послышался будто укор в голосе волхвицы.

Вейя только губу закусила — и в самом деле не озаботилась сразу, и, прежде чем к Доброраде явиться, нужно было сперва богам поклон отдать. Но теперь поздно уж спохватилась.

Вошли в воротину, посеревшую от времени да трещинами покрывшуюся, и Вейя взор к ликам подняла. Ныне как будто они взирали вдаль особо сурово, словно не довольны тем, с чем Вейя пришла к ним. Жрицы — женщины а возрасте, когда детей переставали плодить — чуть удалились, не мешая, да всё равно поглядывали на пришлую девицу с вниманием. Доброрада поклонилась Чурам-богам, отошла, позволяя Вейе преподнести дар.

Развернув ещё тёплую, пахнувшую сладко ягодами лепёшку, в огонь осторожно, чтобы пальцы не обжечь, положила, стараясь волнение своё унять и сердце открыть, впустить вместе с дымом волю чистую. Огонь занялся, будто качнулся, поднялся, скрывая пирог — добрый знак, приняли требу, стало быть, просить, зачем пришла, можно.

— А теперь в сторонке обожди, — велела Доброрада и к костру подступила, поднимая чару, из которой пила Вейя.

Зашевелились губы волхвы. Зашептали слова заветные, что грань невидимую отмыкают. Доброрада глаза прикрыла, и показалось сейчас её лицо настолько бледным и гладким, хоть и кружево морщин было у глаз, что Вейя даже не узнала её, тихо отошла, не мешая, позволяя волхве обряд чинить. И сердце гулко билось — всё же храбрости нужно много скопить, чтобы узнать то, что быть должно впереди, то, чего глаза ещё не видят, но сердце чувствует.

Бормотания Доброрады стали сбивчивыми, и как бы Вейя не прислушивалась к ним, но ни слова не могла различить, до того путаные непрерывно лились с её бледных уст, срываясь в воздух.

А потом и вовсе стало чудиться странное: дым словно заклубился густо у ног волхвы да вверх пополз, окутывая женщину тонкой прозрачной куделью, да будто в чару, скованную в пальцах женщины, потянулся. И сколько так длилось — Вейя потерялась: может, миг, а может больше. Только разносился по воздуху гулом голос Доброрады, растворяясь за высоким частоколом. Но пришло время, и волхва смолкла да тут же качнулась легонько, опуская руки, едва не выплёскивая из чары питьё. Вейя хотела к ней броситься да удержала себя от такой глупости — не нуждалась волхва сильная в помощи. Вейя только наблюдала молча, ожидание трепетное муторное затаив. Видела, как веки Доброрады дрожали, а дыхание сбилось — видно, что всё же немало сил отдала.

Наконец, она вдохнула глубоко, с тяжестью, медленно голову повернула, взглянув на притихшую рядом Вейю. Сердце в груди так и ткнулось тупой болью.

Доброрада в огонь вылила питьё из чары, поставив рядом на траву посуду. Вейя медленно приблизилась к ней, не зная, как спросить, что увидела, что узнала.

— Не случайны твои тревоги, — заговорила волхва, смотря на лики Чуров. — Годуяр без отца твоего приедет...

В груди так и оборвалось сердце, запрыгало так горячо и гулко, что дышать трудно стало. В глазах потемнело.

— …Только смерти его я не увидела, но и скрыт он от глаз богов... что странно… — выдохнула волхва.