Гаражное хозяйство имело сквозной выезд. Напротив въезда – еще одни ворота, слава богу, закрытые; по ним как раз молотили осколки от рвавшихся в стороне снарядов.

Гараж был просторный. Из полумрака выступали очертания грязной полуторки, за ней – автобус со снятым колесом – рессору поддерживала стопка кирпичей. Мятая «эмка», напротив – еще какие-то машины.

Полуторка была готова. С подножки спрыгнул невысокий упитанный мужчина, устремился к офицерам.

– Прибыли, ну, наконец-то, товарищи, и часа не прошло… – бормотал он, заметно заикаясь. – Все готово, можем ехать… А то прыгаю тут и гадаю – накроет бомбой, не накроет…

– Вы Фонарев? – спросил Березин.

– Да, я… – Мужичонка сглотнул. – Числюсь штатным работником государственного предприятия… загрузили.

– Вишневский, Фонарев, вскрыть пару ящиков.

Груз, обтянутый брезентом, занимал переднюю часть кузова. Остальное пространство было свободно. Работники музея оторвали брезент, прибитый гвоздями.

Продолговатые деревянные контейнеры напоминали снарядные ящики. Возможно, они не были герметичными, но этого и не требовалось. Восемь единиц тары, в три ряда – не такой уж объемный груз. Крепежные устройства с защелками были опломбированы. Вишневский колебался, правильно ли он понял команду – капитану пришлось прикрикнуть, только тогда он начал срывать пломбы.

Со скрежетом приоткрылся один из ящиков. Груз был устлан соломой. Клыков отстранил Вишневского, пристроился на корточки, стал ее ворошить. Березин отпихнул Фонарева, сел рядом. Много соломы, несколько слоев оберточной бумаги – груз паковали спешно, использовали что было под рукой.

– Вот же мать честная… – пробормотал Клыков.

Зрелище впечатляло! В свете фонаря переливались драгоценные камни, встроенные в лакированные панели, блестели шкатулки, ювелирные украшения. Отсвечивало золото, благородная платина. Березин сглотнул – ком подкатил к горлу.

– Да, все правильно, – проворчал Клыков, – закрывайте. Теперь вон тот ящик, – он ткнул в контейнер у противоположного борта.

Работники сопели, наступали друг другу на ноги. Сержанта Демочкина на это мероприятие не пригласили. Он сиротливо мялся за бортом, вытягивал шею, опасливо поглядывал на распахнутые ворота.

Во втором контейнере оказались ювелирные украшения, они были разложены по шкатулкам. Снова панели с инкрустациями, свитки, скрученные рулонами картины, овальные предметы, завернутые в плотную ткань. На упаковку шла даже старая одежда.

– Закрывайте, – распорядился Клыков.

Он отстранился к борту, облегченно перевел дыхание, уставился на лейтенанта. Тот не стал проявлять любопытство, хотя пара вопросов у него появилась. Работники возились, мешая друг другу, офицеры раздраженно на них поглядывали.

– Товарищ капитан, неужели немцы разрушат всю эту красоту? – спросил Березин. – Ладно, пусть варвары, звери… Но они же не глупцы? Все эти дворцы, парки, пышное убранство, скульптуры, ландшафты – это же бешеные деньги. Неужели они сами не захотят это использовать – в качестве тех же музеев, мест отдыха, для похвальбы, что вот, наконец, захватили наше культурное наследие, а теперь им наслаждаются…

– Ты не понимаешь, лейтенант, – ответил Клыков, утирая ладонью мокрый лоб. – Случись это где-нибудь еще – в Крыму или на Кавказе – возможно, и наслаждались бы. А это Ленинград, чуешь разницу? Город, которого не должно существовать, по их убогому мнению. У них патологическая ненависть к этому городу и всему, что с ним связано. Какие, к черту, культурные памятники? В гробу они их видали. У них задача – уничтожить, стереть с лица земли, чтобы ничто не напоминало об этом городе. Словно и не было никогда Ленинграда, который для нас, советских людей, не только колыбель революции, город Ленина, а наша гордость, история, от Петра до наших дней, мать их… – Клыков выругался. – Поэтому они ни перед чем не остановятся, будут утюжить, пока ровное место не останется. А все ценное, если его можно унести, естественно, разграбят, увезут. Для того мы с тобой сюда и прибыли, чтобы не дать им это сделать… Эй, вы долго еще будете возиться? – окрикнул он музейщиков.