Баженовский проект Кремлевского дворца, возможно, тяготеет над Москвой в надежде воплотиться. Непостроенное остается в городе и ждет. С памятью непостроенного надо обходиться как с особенной реальностью.

Проблема исхождения архитектурной формы не решена, да кажется, и не поставлена. Поэты, композиторы твердят, что ничего не сочиняют сами, только слушают диктант. Отказывать архитектуре в работе под диктовку значит ставить ее ниже других искусств.

Но ставить ее вровень значит столкнуться с новой тайной: входит ли в состав диктовки, кроме формы, адрес здания? И если да, то открывается ли адрес зодчему всегда, когда открылась форма? Что если Баженов лишь ошибся адресом? Кварталом? Километром?

Конечно, у Москвы есть образцы, прообразы: Рим, Иерусалим, Константинополь. Но каково их сочетание с праобразом, с другой Москвой?

Имена римской, иерусалимской и константинопольской сакральной топографии суть градоведческие категории. А сами эти города – целые суммы категорий. Непротиворечивое схождение трех сумм с московской причисляет Москву к сонму святых и вечных городов.

Так; но средневековую Москву совсем не занимало подражание Риму. Намеренно она уподоблялась Иерусалиму. Знаки Рима проступали сами, помимо воли градоделов. И наоборот: Новое, тем более Новейшее время отстраняется от Иерусалима как от образца, ориентируясь на Рим античной, ренессансной и барочной классики. А знаки Иерусалима в это время проступают сами.

Сакраментальное Семихолмие имеет символический, не счетный смысл. В растущем Риме семь холмов стали двенадцатью. Холмы спорят о первенстве – градостроительном, духовном, политическом.

Так же и Семь холмов Москвы отождествляются не счетно, а прочтением их символического смысла. Но для начала – простым сличением двух карт, Москвы и Рима. Стоит лишь повернуть одну из них, как поворачивают ключ, на девяносто градусов, до совпадения с другой. Именно так повернуты, ориентируясь на запад, первые карты Москвы.

Нельзя не видеть сходство двух ландшафтов. И нужно видеть сходство знаков на холмах и в междухолмиях.

План античного Рима. Издание Ф. А. Шрамбла. Вена. XVIII век

План Москвы Мериана. XVII век

Однако полагать, что москвичи передавали поколениям друг друга завет и способы уподобления своей столицы Риму, значит впадать в ошибку. Не Москва печатает свой образ с Рима, но Москва и Рим – с единой матрицы. Рим и Москва суть воплощения общего Замысла о Вечном городе. Его проекции на два ландшафта, две культуры, две шкалы времени.

Сказанное выше не о Третьем Риме сказано. Свидетельство о Третьем Риме не касалось топографии Москвы. Для Филофея Третий Рим есть христианское русское царство. Имя Москвы является у анонимного Продолжателя Филофея.

Топографично представление столицы о себе как о Втором Иерусалиме. Шествия Вербного воскресенья, Шествия на осляти, были праздниками Входа Господня равно в Первый и Второй Иерусалим.

Понятия о Третьем Риме и Втором Иерусалиме суть стороны единой профетической формулы. Гласящей, что центр силы мира, Москва, как до нее Константинополь, есть одновременно центр святости и благочестия. Что Третий Рим по силе своей «ныне удерживает», задерживает, держит вовне антихриста, – Второй Иерусалим по святости и благочестию встречает Христа, грядущего во Славе.

Из этой формулы возможно вывести другую, формулу русской столичности.

Киеву дано быть Иерусалимом, но не Римом. Это святой, но слабый город. Его святость убывает без защиты.