Генерал добродушно улыбался, и было видно, что слова Глеба ему приятны. А тот уже совсем обжился:

– Александр Васильевич, нам ничего такого – ни письма в газету, ни разных там других подобных вещей – не нужно. А вот зашли – и это нам исключительно радостно и приятно…

В лице Ляховского появились сразу и озабоченность, и облегчение:

– Слушайте, да ведь это мысль – насчет газеты! Мне самому как-то в голову не пришло. У вас своя газета?

– Да. «На боевом посту», здесь же и находится.

– Прекрасно. Просто прекрасная мысль! Вы меня извините, я не расслышал – ваша как фамилия?

– Жеглов, капитан милиции, – скромно сказал Глеб.

– А ваша? – повернулся генерал ко мне.

– Старший лейтенант Шарапов, товарищ генерал-майор, – по-уставному ответил я и добавил: – Только, разрешите доложить, я к этому делу ни малейшего отношения не имею…

– Ясно, – кивнул генерал, что-то записал в маленькую книжечку в алюминиевой обложке, попрощался с нами за руку и ушел.

– Глеб, ты что? – спросил я. – Мы-то здесь при чем? Ведь машину, как я понимаю, ребята из розыскного отделения ОРУДа нашли, нет?

Жеглов удивленно посмотрел на меня:

– Ну и что? Как это «мы здесь при чем»? Что ж, по-твоему, ребята из ОРУДа посторонние нам? Ты эти закидоны брось, Шарапов, мы одно дело делаем. Нас хвалят – значит, их хвалят. Их ругают – значит, нас ругают. И я не знаю, где ты привык, Владимир, вот так выставляться – на разведчика даже и не похоже…

Мне как-то совестно стало, но потом я вспомнил про газету и сказал:

– Вот напишет он в газету, что ты его «эмку» нашел, тогда покрутишься…

– Кабы ты чуток умнее был, Шарапов, то знал бы, что фамилии оперативных работников газета не оглашает. Напечатают заметку, вырежут и направят кому следует. А Жеглов, коли надо будет, пригласит на комсомольское собрание героя-летчика Ляховского – это всем полезно и интересно. Уразумел?

Все это он произнес уже по дороге в столовую, и мне оставалось только подивиться находчивости Жеглова и его быстромыслию. Я ему так и сказал и добавил, что у нас в разведке очень не хватало такого парня, как он. А Глеб засмеялся, ему мои слова понравились, он обнял меня по-дружески за плечи и сказал:

– Ладно уж, мыслитель! Давай подзаправимся – и марш к экспертам, нам с груздевским делом телиться нечего, закончим его по-быстрому и пора всерьез «кошками» заняться, что-то надоедать они мне стали…

На другое утро, едва мы вошли в дежурную часть, Соловьев бросил телефонную трубку на рычаг и крикнул:

– По коням, ребята! «Черная кошка» опять магазин взяла…

И пока наш старый верный «фердинанд» катил в сторону Савеловского вокзала, я думал о том, что у Жеглова наверняка есть дар предчувствия – только вчера перед вечером он говорил со мной о «кошках». Сейчас он сидел впереди у окна, нахохлившийся, сердитый, мрачно смотрел на нас.

Тараскин спросил у Гриши:

– А почему картина называется «Безвинно виноватая»?..

Гриша захохотал, а Жеглов сказал сердито:

– Вот если я еще раз узнаю, что ты сторублевку от жены в ствол пистолета заначиваешь, я тебя сделаю по вине виноватым…

– А как быть, Глеб Георгиевич? – взмолился Коля. – Ей бы с нюхом-то ее у нас работать! В прошлый раз в кобуре спрятал – нашла! А пистолет трогать она все-таки опасается…