– Кажется… кем он был-то, Пашка? В приемной у меня сидел, без него как без рук.

Желтухин опять усмехнулся иронически и зло.

Громов слушал почтительно, корпусом подавшись к говорящему.

– Ну что же, ему спать вечным сном, а нам дела вершить. Пошли.

– Миша, – сказал Желтухин, – на поминки зовут.

– Назвал, наверное, кого ни попадя? Народ-то нынче нахальный, этики не понимает.

– Нет, – продолжал Желтухин, – там только свои.

– Ну если что? А где стол-то накрыли?

– Да в «Архангельском». Музыкантов позвали.

– Это днем-то?

– Все как ты любишь.

– Пожалуй, Громов, поедешь с нами, – распорядился Михаил Кириллович. – Пойди к себе в машину, позвони, чтобы дорогу нам расчистили.

По пути к машине Михаил Кириллович несколько раз останавливался, разглядывал памятники.

– А кладбище ничего, – сказал он, – конечно, не такое престижное, но ничего.

– Миша, – Желтухин взял его за руку, – мне кажется, ты меня за дурака держишь.

– Ты о чем?

– Об этом деле с машинами.

– А тебе денег мало? Как паук насосался – ну и сиди. У тебя ни расходов, ни трат.

– Миша, не считай чужие деньги. Лучше будет, если ты мне мои отдашь.

Последнюю фразу Желтухин произнес жестко.

– Ты, Степа, меня никак пугаешь?

– А что мне тебя пугать, Миша. Ты же знаешь, у меня про твою жизнь все бумаги собраны. Хоть роман пиши из серии «Жизнь замечательных людей».

Михаил Кириллович посмотрел на Желтухина. Недобро. Нехорошо посмотрел.

– Получишь, скорпион старый. Получишь.

4 сентября. 8.35

Врач медленно ввел иголку в вену, надавил на головку шприца.

Игорь Корнеев увидел, как лицо женщины, синюшно-болезненное, начало постепенно розоветь, молодеть просто на глазах. Исчезли синие тени, губы словно налились кровью, в глазах появился живой блеск.

– Вы можете говорить, Лариса Петровна? – Корнеев подошел, сел рядом.

– Да.

– Как было дело?

– В час ночи мне позвонил человек, сказал, что он говорит из Шереметьева, что он привез посылку от Николая.

– От вашего мужа?

– Да.

– Где ваш муж?

– В Лиссабоне, в командировке.

– Вы сами попросили его завезти вам посылку?

– Нет, он сказал, что переезжает во Внуково и утром улетает домой.

– Куда?

– Я не спросила.

Женщина откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

– Воды, – обронил Корнеев.

– Не надо, спасибо.

– Вы можете говорить?

– Конечно. Их было двое. В масках и синих халатах. У них были пистолеты. Они потребовали деньги и чеки.

– Вы отдали?

– Да. Семьсот рублей и полторы тысячи чеков.

– Что они еще забрали?

– Магнитофон и мою дубленку.

– Они угрожали вам?

– Да. Кричали, страшно матерились.

– Голоса их вы запомнили?

– Один был грузин.

– Почему вы так думаете?

– Во-первых, акцент, а во-вторых, когда я потеряла сознание и потом пришла в себя, то один другого называл Нугзаром.

– А дальше?

– Грузин сказал: «А бабенка ничего, только вроде концы отдала она». Второй подошел ко мне, пощупал пульс, засмеялся: «Нет, сомлела немного, и все». Грузин увидел у меня на шее цепочку, наклонился, маска упала.

– Вы запомнили его лицо?

– Да.

Корнеев встал, быстро вышел в другую комнату, где работали эксперты. Прищурился на секунду от вспышки фотоаппаратов, огляделся.

– Логунов, – позвал он оперативника, – поезжай в управление, привези альбом.

Логунов уехал, и время остановилось. Оно стало плотным и липким. Так всегда бывало, когда машина слегка начинала останавливаться, словно у нее полетело колесо на трассе во время многодневной гонки. Рядом с Ларисой Петровной сидел врач, в соседней комнате тихо переговаривались эксперты-криминалисты, тяжело вздохнула в коридоре собака. Игорю захотелось пить, и он пошел на кухню. Зита, огромная серо-черная овчарка, лежала в коридоре у дверей, положив на лапы лобастую голову.