– Не сразу. Прошло несколько минут. Игнатий убежал в кусты. И тут я увидел бегущих Гаврюшу и Марьяну. Но бежали они не ко мне, – уточнил старик.

– Куда же они бежали? – спросил следователь.

– Да куда глаза глядят! – отозвался Муравецкий. – Я уверен, что они сами не соображали, куда бегут. Лишь бы оказаться подальше от своей ужасной находки.

– А вы их притормозили?

– Так и было. Я захотел выяснить, что случилось.

– И они вам рассказали?

– Сначала путано. Я мало что понял. И решил убедиться сам.

– Убедились?

– Убедился, – вспомнив то, что увидел в тот момент, старик снова изменился в лице.

– Силантий Фёдорович, этот дом давно пустой стоит?

– Месяца четыре с тех пор, как расселили жильцов, уж точно прошло. А может, и больше.

– Раньше вы в этом доме не бывали?

– Не приходилось.

– И у вас не было знакомых среди тех, кто жил там раньше?

– Не было.

– Может, с кем-то из бывших жильцов встречались в аптеке, в магазине?

– Может, и встречались, скорее всего, наверняка встречались, – ответил Муравецкий, – но так как я никого из них не знал, то и внимания не обращал. Сейчас в своём-то доме и то не всех знаешь. Это раньше весь двор жил одной большой семьёй, собирались на улице, играли в домино, шахматы, шашки, в гости друг к другу ходили. А сейчас переняли от запада «мой дом – моя крепость» и сидим каждый за своей железной дверью, да что говорить! – махнул в отчаянии рукой Муравецкий. – Сами, поди, всё знаете.

– Знаю, – вздохнул следователь.

Наполеонов и впрямь знал на собственном опыте, что из-за того, что люди утратили интерес друг к другу, стали мало общаться, поддерживать не то что дворовые, хотя бы соседские отношения на уровне своей площадки, работать правоохранительным органам стало сложно.

– Силантий Фёдорович, – спросил следователь, – вы не помните, бездомные сразу облюбовали расселённый дом?

– Сразу, не сразу, точно опять-таки сказать вам не могу, но живут в нём уже достаточно долго. К Гаврюше и Марьяне обитатели окрестных домов уже привыкли. Особо сердобольные и еду им выносили, и вещички, не новые, конечно, поношенные, но и вполне приличные выносили.

– И они брали?

– Конечно, брали! Зима скоро. Нина Васильевна из дома напротив им даже зимние вещи вынесла. Марьяне пальто своё, а Гаврюше мужнину дублёнку.

– Так тепло же ещё! – фыркнул Наполеонов.

Старик покачал головой.

«Молодо-зелено», – прочитал следователь в его глазах, но вслух Муравецкий сказал:

– Сани с лета готовят. – И добавил: – Не зря же магазины шубы меховые летом рекламируют.

– Этим магазинам когда-никогда, лишь бы впарить народу то, что ему совсем не нужно, – сердито проворчал Наполеонов.

– Я что-то вас не понял, – посмотрел на него Муравецкий.

– Да тут и понимать нечего! Вот, например, вашей жене нужна шуба соболья или там норковая?

– Моей – нет, – рассмеялся Муравецкий, – а молодым всего хочется.

– Ага. На трамвае в норковой шубе.

– Не обязательно на трамвае, – усмехнулся старик.

– А мужья с «Роллс-Ройсами» далеко не у всех имеются.

– То есть вы против шуб? – Старик с любопытством посмотрел на молодого следователя.

– Категорически против! – сказал, как отрубил, Наполеонов.

– Почему?

– Зверюшек жалко.

– А, – протянул Муравецкий, – а я уж подумал, что у вас классовая неприязнь к богатым.

– И это тоже, – не стал разочаровывать его Наполеонов. И спросил: – А убитую женщину вы, Силантий Фёдорович, видели здесь когда-нибудь, я имею в виду, живой?

– Нет, не видел, – уверенно ответил Муравецкий.

– У меня с собой её фотография, – начал было следователь.

– Не надо! – резко прервал его Муравецкий. – Она и так у меня, как негатив, в мозгу отпечаталась.