– Да уж, эти ребята не “разбрасываются”, – засмеялся тот. – Ты и представить, Толян, не можешь, на что способны целенаправленные, однонацеленные, жестко запрограммированные люди!

– Не так это! – вклинился в разговор надтреснутый голос, и над приборами поплавком выпрыгнула голова Оросьева, редковолосая и сморщенная, словно у мумии. – Все происходит от нездорового образа жизни. Вот в сельской местности про такое не слыхали, а все потому, что люди физически работают на свежем воздухе, детей ро стят и некогда им глупостями заниматься. У хороших служителей мысли об одном – о Крепостном благе. О Семье надо радеть, об отцах и братьях наших, и тогда все наладится!..

– Замечаешь, куда гнет? – усмехаясь, спросил Вадим. – Оказывается, людям приличен только мускульный труд, прочее – от лукавого. А все беды из-за интеллектуалов – развелось умников!.. Свежая мысль, да? И каким будет следующий шаг?

Толян неловко и опасливо молчал. Расслабленность слетела с него в один миг, а все из-за этого пронырливого жилистого человечка, дремучего и невероятно активного, обожавшего встревать в разговоры и по каждому вопросу имевшего собственное суждение, почему-то всегда совпадавшее с официальным. И сейчас, сыто ковыряясь в зубах, Оросьев пустился в пространные рассуждения, из которых явствовало, что духовная продукция его не интересует совершенно, а стало быть, не нужна, и все, кто в этой области подвизается, исключая, может, немногих, – паразиты и нахлебники, объедающие народ. И лучше бы отправить их в селькомунны, чтобы стали приносить настоящую пользу, и уж тогда проднормы точно возрастут, а честным труженикам нужно как раз это, а не всякие там х-химеры!..

– Оросьев, – с любопытством спросил Вадим, – ты и так жрешь за двоих – куда это в тебе девается? Глистой был, ею остался. Или как в той байке, про сыновей, – ворованное не в прок?

– Это кто же тут вор? – заволновался Оросьев. – А сам, а сам!.. Вы посмотрите на него!

– Я не про спирт, – отмахнулся Вадим. – Ты против эксплуатации, верно? Тогда взгляни на себя: все ж знают, что работник ты – аховый. На что гробишь день, я выполняю за час, а категория у нас одинакова, как и паек. Выходит, половину своего времени я вкалываю на тебя, ты – мой эксплуататор, мой персональный паразит, поскольку жрешь мою пайку! И как это сочетается с твоими лозунгами? По-твоему, это и есть социализм?

Конечно, Вадим передергивал, поскольку большую часть времени тратил исключительно на себя, на собственные интересы и нужды. Но это было скорее следствием нынешних порядков, и все равно он делал втрое больше!..

– Начальству виднее, кто чего стоит, – туманно возразил Оросьев. – И уж оно оценит нас по заслугам.

– Взгляните на него, – призвал Вадим. – Налицо все признаки догматика: нового не приемлет, противоречия в упор не видит, начальство чтит, а все беды – от происков врагов. Хоть на выставку отправляй!

– А для тебя вообще нет святого! – огрызнулся Оросьев. – Не пойму я тебя, Смирнов, двуличный ты какой-то. Иногда такое несешь – у меня просто нет слов!

– У тебя и с мыслями не густо. Готовый кандидат в маньяки.

– Ты больно умный! – выкрикнул человечек, отступая по проходу. – Видал я таких!

– Иди-иди, Отбросьев, – напутствовал его Вадим. – На таком уровне я даже спорить не хочу – квалификацию теряю. Найди кого-нибудь по силам.

Оросьев выкрикнул еще что-то, совсем уж невнятное, и сгинул за дверью.

– Стучать побежал, – тоскливо сказал Толян. – И что тебе неймется?

– А надоело бояться, – откликнулся Вадим, брезгливо улыбаясь. – Еще выделываться перед каждой гнидой!.. Ладно, Толян, погоди шарахаться. Сейчас за треп не привлекают – к чему волновать народ, можно ведь подавлять и тихой сапой. Ты же видишь, у нас ничего впрямую не запрещают и не прижимают иначе, как заручившись “народной поддержкой”.