Дом Омати-сан был самым большим и нарядным. Костылев зашел первым, разувшись при входе; сыщик и разведчик поступили так же. Миниатюрная девица провела их в комнату. Лыков разочарованно вздохнул. Обстановка вокруг была европейской и напоминала какие-нибудь «меблирашки» в Чите. Только гости уселись на венские стулья, как вошла хозяйка. Маленькая, лет пятидесяти, в кимоно и с веером в руках. Она приветливо кивнула консулу:

– Дзудорастуцуйтэ, Басирии Якобурэуччи! Куто это су вами?

– Здравствуйте, Омати-сан. Это господа Таубе и Лыков, они приплыли сегодня на «Петербурге».

Японка молча поклонилась гостям.

– Их очень интересует судьба одного из ваших поваров, – продолжил Костылев. – Господа не знают, в каком из двух ресторанов он служил. Его фамилия Переверзев.

В лице Омати-сан что-то дрогнуло. Она быстро повернулась к русским спиной, сделал шаг к дверям. Потом остановилась и бросила через плечо:

– У меня никогуда нэ быро такобо повара! Я пурохо сэбя чуфусутуфую, пуридзитэ поджарусута бу сурэдусчии расу.

– У меня никогда не было такого повара, – бесстрастно перевел эту абракадабру консул. – Я плохо себя чувствую, приходите, пожалуйста, в следующий раз.

Японка почти бегом удалилась из гостиной. Костылев хмыкнул и пошел обуваться. На улице, перед тем как сесть в коляску, он воскликнул в сердцах:

– Ну, сами все видали!

– Да, Василий Яковлевич, вы, очевидно, правы, – ответил Лыков. – Какое уж тут расследование. Я попробую с другого конца, с сахалинского. За попытку спасибо!

Консул отвез путешественников в русскую баню, которая располагалась под окнами гостиницы «Нева». Гостиница принадлежала все той же Омати-сан, но баней владела Тихоокеанская эскадра. В ней как раз мылась команда канонерской лодки «Тунгуз». Узнав, что двое соотечественников уже тридцать семь дней не видели пара, моряки гостеприимно пустили их погреться. Чистые и умиротворенные, Таубе и Лыков заглянули на русское кладбище. Тремя террасами оно спускалось по склону горы к морю. Аккуратно, ухожено, всюду цветы, кипарисы с пальмами и соснами… Путешественники насчитали семнадцать могил моряков со злосчастного «Аскольда». Захоронений было много; машинные содержатели чередовались со старшими офицерами. Обнаружилась могила кавторанга Миллера, командира крейсера «Джигит». Даже капитаны, вершители судеб всего корабля, и те умирали в Нагасаки… На плитах встречались названия всех русских судов, когда-либо стоявших здесь: «Ермак», «Рында», «Дмитрий Донской», «Разбойник», «Витязь», «Изумруд»… Друзья вернулись в свою каюту притихшие. Смерть на чужбине вдвойне печальна. Близкая рука не положит цветы, и никто не придет в родительскую субботу. Лыкову очень захотелось домой, обнять Вареньку и сыновей. Но в борт парохода била волна Восточно-Китайского моря.

Последний отрезок пути оказался самым беспокойным. В Восточном проходе Корейского пролива тюремный пароход попал в сильный шторм. Кое-как он проскочил в бухту Симоносеки и отсиживался в ней два дня. Наконец погода наладилась. «Петербург» резво побежал по Японскому морю, но уже через сутки угодил в новый шторм. Опытный капитан учуял его заранее и успел укрыться в Ниигате. Три дня пароход простоял на всех якорях, на сильной качке. Буфет опустел. Выворачивало даже моряков. Но Лыков и Таубе держались молодцами: ели за двоих и шлялись по палубе. Стих и этот ураган. Корабль опять взял курс на норд. В море стали попадаться киты – парами, как благоверные супруги. По правому борту мелькнул и пропал остров Ребун. Теперь пароход отделял от Сахалина только пролив Лаперуза.