Мы поднялись на травянистый пригорок, который растворялся в песке. Какой-то человек стоял вдалеке, сгорбившись, без фуражки и, завидев нас, быстро ушел.

Море катило к берегу багровые плотные волны. Признаться, услышав рассказ Турща, я подумал, что «красная вода» объяснится просто – либо сработала оптическая иллюзия, подогретая суеверными страхами, либо вылиняла красная ткань, в которую завернули тело. Но волны, насколько хватало глаз, были именно цвета крови… не венозной, а скорее артериальной, ярко-алого оттенка. У самого берега волны закручивались бурым.

Фельдшер, запыхавшийся на подъеме, покрутил пальцами и, показав на воду, сказал, обращаясь к Турщу:

– Извольте видеть – опять! – Он повысил голос и продекламировал как со сцены: – «Вот ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью», – и добавил уже совершенно спокойным голосом и с явным сожалением: – Бычка уморит.

У берега колыхалось пятно гниющей рыбы.

Турщ махнул, чтобы я поднялся выше на пригорок.

– А это что? – Я показал на серое строение на горизонте.

– Старый маяк на насыпном острове. Давно заброшен. Во-о-он, видите, «голощечина». – Я рассмотрел обнаженное песчаное место среди травы. – Это Гадючий кут. Нам туда нужно.

Вода зашла далеко на берег, плескалась у низкорослой ивы, вцепившейся корнями в песок, устроила овражки глубиной по колено. Если следы на траве были, то сплыли давно.

Я махнул фельдшеру. Он подошел ближе.

– Аркадий Петрович, ведь это вы осматривали тело?

Рогинский, задумавшись, приминал мокрую траву галошей и ответил не сразу.

– Ах да, я, кто же еще… Видимых следов насилия нет, – дословно повторил он объяснения Турща. – Впрочем, не было возможности провести полноценный осмотр. Как раз накануне снова… разные случайности, инциденты. К тому же стало известно, что краевое начальство обяжет товарища Турща привлечь к делу auctoritas[7] – врача из города.

Стена взъерошенного ветром рогоза – рыжая, вода поблескивает в просветах… Услышав шорох, я подождал: из зарослей вышла птица с тонким кривым клювом. У берега стебли рогоза были сильно примяты, я шагнул рассмотреть ближе.

– Нужны сапоги, если хотите зайти глубже, – остановил меня Турщ, подойдя и не вынимая рук из карманов.

Рогинский, приблизившись, с готовностью предложил:

– Пройду вперед? Гляну, может, сумеете пробраться.

Прыгая по кочкам, он угодил в ил, провалился, но выкрутился, как шуруп, в обратную сторону, цепляясь за камыши.

Турщ говорил, перекрикивая ветер:

– Тут редко кто ходит.

– Из-за цвета воды? Боятся?

– А что вода? – фельдшер наконец вылез, стуча ногами, стряхивая ил. – Это багрянка – красные водоросли, Rhodóphyta. Цветут, извольте видеть.

Рогинский прибавил, уже обращаясь только ко мне:

– Там неглубоко, а чуть дальше отмель. Пробраться можно, – и продолжил: – Явление довольно редкое. В прошлый раз пришлось на год кометы. И вот – снова! Накануне эти водоросли погнал к берегу «багмут» – северо-западный ветер. Аккурат в ночь перед тем, как здесь нашли тело девушки.

– Вот бы и разъяснили явление в клубе, товарищ Рогинский. – Турщ досадливо сморщился. – Предрассудков было бы меньше.

Фельдшер покрутил головой.

– Разубедить здешний народ невозможно, сами знаете. Да и веса среди местного населения у меня нет, вы не раз говорили.

Турщ отвернулся.

Обсыпанный как мукой шелухой рогоза и мелким мусором, я добрался до узкой полосы белого песка – отмели. Осматриваясь, наткнулся на почти целиком занесенный песком обломок лодочной обшивки. В ржавом металлическом кольце обрывок истрепанной веревки. Осмотрел, стараясь не слишком ворочать. Из-под доски выскользнула потревоженная гадюка, прочертила извилистую линию на песке.